никакого насильного впаривания идей, никаких авторитетов. Всегда я должен быть готов освободить ум…ну хотя бы для следующей теории, если нынешнюю что-нибудь опровергнет. Без свободы не может быть никакого развития, её отсутствие и Третью волну в Россию не пустило – Билл Гейтс ведь не мог в совке появиться, и загубило предыдущую версию коммунизма. Вот запретили, например, под страхом расстрела обсуждать краткий курс истории партии и критиковать верхушку, и что? Загнулась теория, засохла в одиночестве, как подсолнух в пустыне. Семьдесят лет догмы, семьдесят лет цитат Энгельса, словно ничего нового не выкристаллизовал за десятилетия человеческий разум… А если бы яростные споры, если бы не бояться признавать ошибки – не знала бы даже та теория никаких провалов и отступлений! Не было бы ни палача Сталина, ни борова Хруща, трепла этого кукурузного, ни маразматика Брежнева с отваливающейся челюстью Вымывала бы дискуссия эту грязь из верхов, а заодно – вовлекала бы в творческий процесс всё общество, все силы его! Свобода – это свежий ветер истории, она окрыляет, несёт вперёд, она безупречна и неуязвима! – с каким-то жаром выпалил Саша и тут же примолк, смутившись собственной вспышки. – Вот давайте я на механизме докажу, – смущённо кашлянув в кулак, заговорил через секунду. – Помните разоблачения Солженицына?

– Помню, – кивнул я.

– Почему они похоронным колоколом для советской цивилизации прогремели? Да потому, что отмалчивалась партия! Друг другу рты зажимали, боялись слово лишнее сказать, дабы кагэбэшным кнутом не угодило. Пишет Исаич, что там 25 миллионов мужичков расстреляли в 38-м году, а партейцы, бараны тупые, жалко бухтят о том, что он, дескать, агент ЦРУ, бывший полицай и кто угодно ещё, лишь бы не отвечать.

– А надо было…

– Надо было архивы открыть! Носом его ткнуть в каждое дело, в каждую цифру! Пишет он – офицер НКВД изнасиловал жену такого-то, а самого его – за решётку. Прекрасно – проверить так или нет. И гласно, гласно, главное, с прямыми эфирами и публичными судами! К чёрту самолюбие, к дьяволу честь мундира и ведомственные интересы! Коль правда это – офицера того найти, на Красной площади вздёрнуть, а перед той семьёй – на коленях всем Политбюро ползать! Всё, до каждой запятой разобрать, показать, что нет – то другие коммунисты были, или – не коммунисты вовсе. Солженицын бы как по воздуху бил своими обличениями, да никуда б не попал. А общество только очистилось бы. И не было бы ни 91-го года, ни нищеты…

– Это ты оптимистично…

– Да, но я дальше, дальше! – в увлечении продолжал Саша. – Вы следите? Важно ещё заметить, что именно принцип свободы требует от ультракоммунистов заниматься просветительством, о котором я говорил, ибо свободный человек – это человек знающий, и его обязанность – эти знания распространять. А третий мой, главный кит, – гуманизм. Это своего рода цемент, который связывает первые два элемента, придаёт прочность и гибкость всей конструкции. Например, свобода диктует независимость, а гуманизм принуждает, скажем, о больных родителях заботиться, даже если это ограничивает тебя. Или вот ещё – аскетизм требует обходиться малым, но если для лечения тебе нужны дорогие лекарства, какие-то особо комфортные условия или что-то вроде того, то и тут гуманизм даёт передышку. Он же, гуманизм, помешает идее стать примитивным нигилизмом, уйти в схоластику, обрасти противоположными смыслами и толкованиями, что случалось со всеми религиями. Ну, вот такая мысль у меня. Что скажете? – вскинул на меня блестящие глаза молодой человек.

Глава тринадцатая. Калека. Таинственная незнакомка

Я открыл рот для ответа, но в это время в дверь тихо постучались.

– Ребятушки, кушать готово, – пропел тонкий старушечий голос.

– Сейчас, сейчас, ба! – капризно отмахнулся Саша. – Так что вы думаете?

– Думаю, что интересно. Но чем-то на монашество похоже, нет? Аскеза, ограничения, святая жизнь…

– Ох, ну вот совсем вы не правы! – возбуждённо всплеснул Саша руками. – Монахи – эскаписты, прятались со своей благодатью по монастырям, а я предлагаю – в народ идти, к людям. Это, кстати, ближе к учению Христа, чем то, что сегодня из него сделали. Спаситель же не из пустыни проповедовал.

– И ты будешь… проповедовать? – осторожно поинтересовался я.

– Я не знаю… Пока почти некому, – как-то детски розово зарумянился Саша.– С идеей не всё окончено, да и… Послушайте, мы тут рассусоливаем, а обед стынет! – вдруг спохватился он.

Через минуту мы сидели на кухне. Саша торопливо уплетал горячую яичницу, а я, разделавшись со своей небольшой порцией, потягивал крепкий чай из стакана, поданного старушкой. Сама онастояла у окна и, сложив руки на груди, не сводила ласкающего взгляда со внука.

– Тут, в Терпилове, дело не начнёшь, это в Москву надо ехать, – за столом продолжал ораторствовать Саша. – Все революции, вы же знаете, в столицах начинались.

– Что же ты не там?

– Да так… Дела тут ещё есть, да и не хочу в Москве, с родаками жить. Я же специально сюда уехал, чтобы хоть немного на воле погулять. Мы с бабкой прекрасно уживаемся: я её не достаю, ну и она меня не трогает. Правда, бабань?

– Правда-правда! – энергично кивнула старушка. – Вы знаете, я так обрадовалась, когда внучок написал, что хочет у меня погостить. Дед-то Сашин умер пять лет назад, работать я уже не могу, что же одной-то мне? Пробовала вон огородик развести, – устало махнула она за окно, – я же ботаник по профессии. Да силы уже не те, чтоб с лопатой целый день. А с Сашей и общество у меня появилось, и смысл…

– Да, бабка у меня в Мичуринском институте работала, в опытном отделе. Новые сорта фруктов создавала. – с гордостью прибавил Саша. – Вот настоящие люди, не то, что нынешняя перхоть бухгалтерская!

– Да, тридцать лет почти стаж у меня, – охотно подтвердила старушка. – А если бы здоровье позволяло, я бы…

– А вы знаете, что по статистике у нас сейчас половина населения в обслуживающей сфере работает? – энергично перебил молодой человек. – Типа купи-продай, юридические, сервисные всякие услуги? Вы подумайте – половина народа просто обслуживает нынешнюю монетарную систему! Это же какое грандиозное разбазаривание человеческих ресурсов! Если бы не капитализм, если бы мир был не глобальным рынком, а трудовым отрядом, какой город-сад у нас поднялся бы вокруг!

– Я вот и яблочки пробовала в нашем городском садике развести, – снова попыталась ввязаться бабка.

– Это рабочее движение разом вымело бы всю административную гнусь, всех этих начальников, президентов, министров! – не слушая, увлечённо продолжал Саша. – Если изменится структура общества, если каждый человек ощутит себя значимой единицей, почувствует, что именно на него опирается