…прежде чем ее тело изогнуло дугой, как это бывает у эпилептиков. Та рука, которая до этого терзала диван, ударила меня в бок, и в мое плечо мертвой хваткой вцепились тонкие пальчики. Казалось, они сейчас выдерут у меня клок кожи с мясом в придачу. Ледяная ладошка — та, что блудила у меня в штанах, — судорожно сжала мой член, и я ужасом представил, как его сейчас сплющит, словно тюбик зубной пасты. И тут же Ольга завыла — надрывно и громко. Охранники в коридоре, наверное, вздрогнули. И, в лучшем случае, расхохотались, в худшем — собрались выламывать дверь.

— Оля! Оленька!!! Успокойся!!! — Я извернулся, как кошка, вжал ее своим телом в угол дивана и сумел отодрать ее ладонь от плеча. И подумал, а не дать ли ей пощечину, чтобы пришла в себя. — Спокойно!

Орать она перестала мгновенно. Через пару секунд открыла глаза. Еще через мгновение улыбнулась и у нее из глаза выкатилась слезинка.

— О Боже, как хорошо! Я буянила, Костик? Да? Я буянила?

Я улыбнулся, удивленно выпучил глаза и покачал головой — мол, такого еще не видел!

— Я уж было подумал, что до суда не доживу. — Извини, милый! — Ольга неуклюже ткнулась губами мне в область ключицы. — Я дура такая! Впрочем, сам виноват, нечего так раздрачивать. О, как же ты меня раздрочил! Никогда в жизни… Еще никогда в жизни не было так… Ничего не помню, вообще ничего.

— Все нормально. Все хорошо.

— Костька, какой же ты! Как я влюбилась в тебя! С первого взгляда. — Она дотянулась до моего лица, и ее ловкий жадный язычок скользнул мне в рот. И опять всю ее сразу стало трясти. Но вот она оторвалась от моих губ и прошептала: — Войди в меня, милый… Войди… Глубже… Сильнее… Жестче…

Она продолжала объяснять мне, как надо с ней это делать, все время, пока я стягивал с нее трусики. Хотя какое там «время»?! Так, пара секунд…

…Все мысли о том, как же мне в кайф. И как бы не опозориться и, будто семиклассник, не кончить уже через пару качков. И, естественно, я позорюсь. И извергаюсь в Ольгу почти мгновенно. Но эрекция не исчезает. Могучая — могучейшая! — эрекция, она даже и не думает ослабевать. И бешеное желание остается все тем же бешеным, сумасшедшим желанием. И я продолжаю трудиться, лишь немного сбрасываю темп. Жадно тиская небольшие девичьи груди. Нежно покусывая налитые сладкой истомой настолько, что готовы взорваться, соски. Приподнявшись на одном локте, пропускаю руку между Олиных ног и тереблю скользкий, набухший от крови клитор.

А она вся трясется и опять изгибается, словно и эпилептическом припадке. Ее короткие ногти безжалостно терзают несчастный старый диван. Она хрипит и кусает свою губу. Из плотно зажмуренных глаз опять скатываются несколько быстрых прозрачных слезинок. Растворив в себе немного туши, они прочерчивают на висках две черные дорожки и теряются в густых волосах. Иногда Олины судороги приобретают прямо катастрофические размеры, и все мышцы, даже самые маленькие и ничтожные, включают форсаж. Но вот судорога отпускает ее, и я точно знаю, что сейчас она кончила. В очередной раз. Наверное, в десятый за последние десять минут. Или больше — я не считаю. Но, главное, ни разу больше не заорала настолько громко, чтобы всполошить за дверью охранников. Только протяжные стоны, которые изредка перемежаются куцыми невнятными фразами: «О, Боже!!!»; «Люблю тебя!»; «Быстрее!»; «Сильнее!!!»

Я напрягся, скрипнул зубами, закряхтел так словно вырывал неподъемную штангу, и… Великое опустошение снизошло на меня, я достиг невиданного ранее удовлетворения! Мне уже больше совсем ничего не хотелось. Теперь можно было и помереть, оставить эту мерзкую бренную землю и с чистой совестью отойти в мир иной. Но я продолжал лениво ласкать Олины груди, постепенно выводить свою партнершу из того безумного состояния экстаза, в которое поверг ее сам. Постепенно-постепенно… Медленно-медленно… Меня всегда бесили те самцы (язык не поворачивается назвать их мужчинами), которые, совершенно не уважая чувств своих жен и подруг и закончив с ними свои грязненькие делишки, переваливаются на бок, иногда буркают: «Спасибо. Спокойной ночи»; и уже через пять минут в спальне раздается их мощный храп. А растерянная женщина в лучшем случае доводит себя до оргазма вручную, в худшем — тихо рыдает в подушку. И мечтает о нормальном любовнике…

— Оля… любимая… как же мне хорошо с тобой… какой же ты яркий лучик в этом темном тюремном царстве… спасибо, малышка… я очень тебя люблю… очень, очень люблю… честное слово… у меня ведь нет никого, кроме тебя… ни единого человека.

Она обвила руками мои плечи, потерлась щекой о мое лицо.

— Правда, хорошо? Не врешь, уголовник? Ничего-ничего мне не врешь? У тебя ведь на воле жена?

— Которая меня сначала подставила, потом засадила сюда. Я тебе не рассказывал. Сама понимаешь: не могу ничего здесь рассказывать.

Оля улыбнулась и опять потянулась губами ко мне…

Но в этот момент в дверь постучали. Негромко, довольно деликатно постучали. Оля вздрогнула, змейкой выскользнула из-под меня.

— Все. Костюха-горюха, время вышло. Это Мария Степановна. А жаль…

Шлепая босыми ступнями по линолеуму, она подбежала к двери и вполголоса попросила:

— Теть Маш, еще три минутки.

— Одевайтесь, одевайтесь, — с трудом разобрал я. Должно быть, Мария Степановна старалась говорить еще тише, чем Оля.

Отличная старуха — эта Мария Степановна. Проработала всю свою жизнь в одном из районных стационаров, но два года назад ее поспешили «уйти» на пенсию. А без работы оставаться она не хотела. И оказалась в тюремной больничке…

— Сиди, сиди, Костя, — пропела она, когда я, при ее появлении, бросил многозначительный взгляд на выход из сестринской. — Сиди, пока охрана не дергается. Сейчас чаю попьем и тогда уж, пожалуйста. А мы с Оленькой немножко поспим. День тяжелый сегодня… — Она вздохнула и отрешенно махнула рукой. — Все дни здесь тяжелые. — Мария Степановна налила в электрический чайник воды, пошелестела своим пакетом с едой, исподлобья погладывая на нас с Ольгой, скромно сидевших рядышком на диване, и вдруг выдала распрекрасную идею: — А коли хотите, так схожу сейчас с ребятами поговорю. Чтоб вам душ, значит, открыли. Помоетесь вместе. Ну и так далее. А то Оленька завтра как сменится, и неизвестно, свидитесь ли потом. — Мария Степановна снова вздохнула. — А так всю ночку вместе…

— Не разрешат, — отрезала Ольга. — Их же за это… Вот разве что денег…

— Я им дам, щенкам, денег! — повысив голос, перебила Мария Степановна. — Та-а-аких денег, аж взвоют. Вот сейчас пойду и скажу, чтобы душ отпирали. Меня-то послушают. Они ребята хорошие.

Ольга повернулась ко мне, состроила хитрую рожицу, подмигнула.

— Айда?

Будто бы я мог отказаться!

А Мария Степановна — и правда! — уже отправилась на пост охраны. И правда!! — вернулась с одним из вертухаев. Тот — и правда!!! — потрясал связкой ключей, на которой был и ключ от желанного, но, казалось, такого недосягаемого душа.

— Ну, пошли что ли, — мусор ехидно хихикнул. — Ромео с Джульетой… Запру вас там на всю ночь, так что готовьтесь. Сил-то осталось еще?.. — Возможно, эти охранники были действительно неплохими ребятами. Или Мария Степановна была неплохим дипломатом. — Так вы что, так сидеть дальше и будете? — недовольно буркнул нам вертухай. — А то ведь сейчас передумаю.