Целью всей этой затеи действительно было смещение Драганы, однако это тоже не было новостью. Единственное, что оказалось полезным, так это список газет, которые были прикормлены Зверевым, и которые должны были раскручивать кампанию против Драганы. К этому всё давно было готово — сигналом к началу должна была послужить внеочередная налоговая проверка мастерской. Кто должен был организовать проверку, и каким образом, Мирон не знал.

К проверке мы подготовились — Драгана срочно погасила все задолженности, причём большей частью из своего кармана, что вполне предсказуемо не добавило ей настроения. Теперь при упоминании Горана лицо у неё непроизвольно приобретало хищное выражение — не знаю, что там у них за отношения, но оказаться на месте Горана я бы определённо не хотел.

Что же касается газет, то подчинённые Антона Кельмина немедленно посетили все редакции из списка Зверева. Их добрые лица легко убедили редакторов, что клеветнические статьи не красят честных журналистов. Редакторы всячески выразили полное понимание и тут же пояснили, что они как раз и есть те самые честные журналисты, которые о клеветнических статьях и помыслить не могут. Думаю, снимки сваленных в кучу трупов, которые они сами на днях наперебой публиковали, тоже немного поспособствовали — так-то у журналистов всё строго по ценнику, а здесь никто даже и не заикнулся про оплату.

Одним словом, Зверев не сообщил мне практически ничего. Но это только по тем вопросам, которые интересовали меня. Княжьим людям он явно рассказал гораздо больше. Правда, в этом я уже не участвовал — когда Драгана перешла на тему дел государственных, я вышел из комнаты и пригласил войти вместо себя Курта Гессена. В государственную политику я лезть категорически не хотел. Князь вне всякого сомнения поинтересуется у Гессена с Драганой, что именно я слышал, вот пусть они и засвидетельствуют, что ничего.

Пробыли в допросной они довольно долго, и вышли в полном обалдении. Я сразу же обрадовался, что оттуда ушёл. По их виду было понятно, что я бы там услышал слишком много того, чего мне знать совсем ни к чему.

Нельзя сказать, что я чувствовал удовлетворение от того, как закончилась эта часть истории — очень уж много неясных моментов осталось за кадром, но лезть глубже мне совсем не хотелось, так что пришлось довольствоваться этим. По крайней мере, было хотя бы ясно, что опасности с этой стороны можно уже не ждать. Однако хватало и других сторон, и об этом я как раз и размышлял, когда внезапно гора, так сказать, сама пришла к Магомету. На столе ожил переговорник и раздался голос Миры:

— Господин, с вами хочет поговорить Филип Роговски. Это начальник департамента специальных лицензий.

— Помню я его, Мира, как раз сейчас его вспоминал. Соединяй — послушаем, что он хочет сказать.

В трубке щёлкнуло, и послышался знакомый голос:

— Господин Кеннер, здравствуйте.

— Здравствуйте, почтенный Филип. Чем могу быть полезен?

— Господин Кеннер, я бы хотел с вами побеседовать, но это разговор не для телефона. Можем ли мы встретиться?

— Не вижу препятствий, почтенный. Вы знаете, как меня найти?

— Господин Кеннер, нельзя ли нам встретиться приватно? У меня есть серьёзные основания беспокоиться за свою безопасность.

— Даже так, — удивился я. — Ну что же, давайте встретимся приватно. Вы знаете ресторан «Ушкуйник»?

— Конечно, знаю, — подтвердил Филип.

— Это самое подходящее место для встречи. Сообщите на входе, что встречаетесь со мной, и что вам нужен приватный кабинет. Вас проводят туда через отдельный ход, никто вас не увидит. Сейчас как раз обеденное время, вот и пообедаем вместе.

Минут через сорок я подъехал я на набережную Кземли[11], где и располагался «Ушкуйник». «Вас ожидают, позвольте проводить», — немедленно заявила девушка-администратор, как только я зашёл в небольшой вестибюль — такой, впрочем, маленький и уютный, что я скорее назвал бы его прихожей. Она, разумеется, знала, кто я такой, но правилами было запрещено обращаться к посетителям приватных кабинетов по именам, да и вообще считалось нежелательным хоть как-то показывать, что их узнали.

[11 — Левобережный приток Волхова. В нашем мире древнее название этой речки «Кземль» постепенно трансформировалось в «Гзень».]

Роговски вяло ковырял какую-то закуску, демонстрируя прискорбное отсутствие аппетита.

— Здравствуйте, почтенный, — жизнерадостно приветствовал я его. — Уже заказали что-нибудь?

— Здравствуйте, господин Кеннер, — он приподнялся со стула. — Нет, пока ничего не заказывал.

— Ирина Стоцкая настаивает, что здесь нужно заказывать исключительно рыбные блюда. Вы, кстати, с ней случайно не знакомы?

— Случайно знаком, — отозвался Роговски с кислым выражением лица. — Чрезвычайно деятельная дама. Рыбные так рыбные.

— У меня все слуги деятельные, — улыбнулся я ему. — И всё у них получается.

Филип кивнул, явно не горя желанием обсуждать эту тему. Возможно, Ирина на чём-то его зацепила — она как опытный рыбак, подсекает умело и сразу. Не поэтому ли он захотел со мной встретиться? Впрочем, зачем гадать? Скоро узнаю.

Говорить о делах до десерта у нас не принято — разумный обычай, кстати. Если уж случится разругаться с собеседником и гордо уйти, то по крайней мере, не уйдёшь голодным. Вот мы и отдали должное местным рыбным блюдам, которые и в самом деле были хороши. Во всяком случае, осетрина на пару оказалось не хуже, чем та, что я пробовал в Итиле, а это о многом говорит.

Наконец, пришло время для десерта и кофе.

— Прошу меня понять, господин Кеннер, — наконец перешёл к делу Роговски, — я был вынужден общаться с вами именно так, как общался. Мне были даны строжайшие инструкции, как разговаривать с вами, и за выполнением этих инструкций внимательно следили.

Ну, положим, не нужно быть гигантом мысли, чтобы догадаться, что он не сам вдруг решил стать таким храбрым и побороться с Драганой. Интересно только, почему он не попросил о встрече сразу, а ждал чуть ли не неделю? Посмотрел, с какой лихостью мы разделались с владимирцами, и испугался? Вряд ли. Он прекрасно понимает, что физическая расправа ему не грозит — даже не представляю, что он может такого сделать, чтобы предоставить нам подобную возможность. Стало быть, случилось что-то такое, отчего он решил, что быть храбрым для здоровья всё-таки неполезно.

— Я-то понимаю и надеюсь, что сиятельная Драгана это тоже понимает, — сказал я сочувственно. — Она была изрядно раздражена результатом нашего с вами разговора.

Роговски почувствовал себя неуютно.

— Даже не буду повторять вам то, что она сказала, — добавил я, глядя на него с искренней жалостью. — Женщины, ну вы понимаете, почтенный, они такие эмоциональные. Сделают что-нибудь, а потом пожалеют, но ничего уже не исправить. Так сказать, что умерло, то умерло.

Роговски вспотел. Он попытался что-то сказать, но замолчал, собираясь с мыслями.