Помолчав, она заговорила было снова, но лишь со второй попытки смогла произнести что хотела.

— Я, знаете ли, любила его. И мне хочется, чтобы о нем помнили. Так что я делаю это ради Яна. Если сможете, приходите сегодня около четырех.

— Смогу. Увидимся в четыре. — Мы распрощались, и я повесил трубку.

Возможно, все произошло по той простой причине, что я ни с кем не спал после Мии — даже не флиртовал. А может, со мной сыграл дурную шутку живший во мне нереализованный профессор-гуманитарий, всегда видевший в поздней осени некое обещание. Или я просто был одинок. Но как бы то ни было, я испытал сходное с пробуждением легкое потрясение и, вешая трубку, заметил, что у меня дрожит рука.

— Значит, ты встречаешься с ней в четыре вечера. А что будешь делать до этого?

— Может, мне вернуться домой и переодеться?

Арт хохотнул и откинулся на спинку стула, забросив руки за голову.

— Расслабься, парень. Это ведь не свидание, не так ли? Кроме того, надо продолжать расследование.

— Да, надо. Извините. В таком случае мне следует…

— Тебе следует позвонить Панде и узнать, нет ли у него для нас чего-нибудь новенького.

Я набрал номер коронера и неожиданно услышал гнусавый женский голос:

— Медицинский офис округа Нью-Кендал.

— Позовите доктора Сарат… Шата… — Я посмотрел на визитную карточку и медленно, чуть ли не слогам, прочитал: — Доктора Сунатипалу, пожалуйста.

— Вы член семьи?

— Извините… Вы имеете в виду, не собираюсь ли я забрать тело? Нет.

— Я спрашивала, не родственник ли вы доктора Сунатипалы.

— Боюсь, что нет…

— Тогда кто со мной говорит?

— Репортер Пол Томм. Его знакомый, — проблеял я.

— В таком случае с прискорбием должна вам сообщить, — официально проговорила она, — что доктор Сунатипала вчера умер. Его сбила машина по дороге домой.

— Умер?.. Но я только вчера с ним разговаривал. Я не могу…

Арт смотрел на меня в упор, распахнув глаза. Роту него слегка приоткрылся, а рука замерла, словно прикипев к пачке сигарет, лежавшей в нагрудном карманчике рубашки. В следующее мгновение он покачал головой, но ничего не сказал. На лице у него застыло выражение шока, страха и неверия в случившееся.

— Я знаю. Мы все потрясены. Он был таким милым человеком. У нас состоится мемориальная служба в его честь. Но нам пока неизвестны планы семьи. — Ее голос звучал все напряженнее, словно она пыталась сдержать рыдания и это давалось ей с превеликим трудом.

Что я мог на это сказать? Мне хотелось одного: как можно скорее повесить трубку.

— Мне очень жаль…

— Благодарю за сочувствие.

Я тоже ее поблагодарил, повесил трубку и передал этот разговор Арту. Он так долго сжимал переносицу большим и указательным пальцами правой руки, что я подумал, он уснул. При этом он медленно съезжал вниз по спинке стула, превращаясь в некую оплывшую тушу — так, вероятно, оплывала бы ледяная скульптура под феном для сушки волос в парикмахерской. Я молча стоял рядом, а когда уже хотел было положить руку ему на плечо, Арт неожиданно выпрямился на стуле и тихо сказал:

— Вот, расклеился… Хотя работал в таком количестве «горячих точек», что число умерших людей, которых я когда-либо знал, превысило, пожалуй, число живущих. А все никак не могу к этому привыкнуть…

Он сунул руку в карман и извлек сложенный вчетверо лист бумаги, пожелтевшей от времени.

— Это мне дал епископ в Хевроне лет двадцать пять назад. Я тогда жил в Бейруте и писал репортажи о гражданской войне. Жуткое было время. Как сейчас помню… — Он быстро помахал перед лицом рукой и покачал головой, словно отгоняя какие-то особенно тяжелые воспоминания. — Но об этом в другой раз… Ну так вот: этот епископ построил на горе маленькую молельню. Тогда, при Бегине, начало набирать силу движение поселенцев, и он хотел опротестовать его идею относительно того, что Господь отдал эту землю людям определенного вероисповедания, проигнорировав всех прочих. Итак, он вышел из церкви и направился в свою молельню, где собирался провести сорок дней и сорок ночей в молитве, не принимая ничего, кроме воды. Однако через три недели некий доктор из Бруклина, приехавший в Землю обетованную, чтобы, так сказать, получить по векселю, выданному Господом, ранил его выстрелом из пистолета, после чего отвез в госпиталь при поселении, где сделал операцию и фактически спас ему жизнь. Он не хотел убивать епископа, просто пытался прогнать с горы. Кое-кто из нас, репортеров, прослышав об этом, отправился в Хеврон, чтобы взять у священника интервью. Мне никогда этого не забыть. Епископ тогда сказал нам, что всякий раз, когда Провидение проверяет его веру на прочность — а это, на мой взгляд, происходило довольно часто, — он обращается не к Откровению Иоанна Богослова или другому широко известному месту из Евангелия, но к этим строкам из Екклесиаста. — Арт развернул листок и прочитал: — «Что бы ты ни делал, делай это со всею страстью, ибо нет никакой работы, никакого дела, знания и мудрости помимо Меня». — Он поднял глаза. — Епископ хотел показать нам, что вера приходит и уходит, и даже священники не могут верить все время, а действие часто значит больше, нежели самая преданная вера. Я помню, как он выделил меня из толпы взглядом — истинный католик всегда чувствует вероотступника — и добавил: «Вы пришли ко мне, потому что я получил пулю в живот. Для того чтобы прослушать мессу, вы бы не пришли». И он был прав.

Ты, наверное, задаешься вопросом, какое отношение все это имеет к смерти Панды? Признаться, я и сам не знаю, но всегда читаю эти строки, которые епископ держал при себе в молельне — видишь, они написаны по-арабски и переведены на английский специально для меня, — когда кто-нибудь из моих знакомых умирает. И поверь мне, паренек, в жизни тебе предстоит встречаться со смертью куда чаще, нежели ты можешь себе представить. Если, конечно, ты не из породы счастливчиков, в чем я лично сильно сомневаюсь.

Он устало мне подмигнул, поднялся с места и надел свое мешковатое зеленое пальто, привычно похлопав при этом по карманам.

— Поеду домой и буду скорбеть. А потом отправлюсь к Ананье и попробую ее успокоить. Увидимся здесь завтра утром.

Гермес, Тот и Меркурий: божества, сочетавшие быстрые ноги и разум и любимые, несмотря на свое непостоянство. Ученый Гален назвал женское начало моего искусства в честь греческого члена этого триумвирата. Этот металл столь же непредсказуем по своему характеру, склонностям и специфическому воздействию, сколь и эти боги. В этом отношении он напоминает женщину, воду и музыку, которые создают и поддерживают жизнь, а также придают ей вкус.

Хамид Шорбат ибн Али ибн Салим Ферахид. В спектре музыки и солнечного света

Предмет 4. Флейта с мундштуком, цилиндрической формы, Двадцать восемь и три десятых сантиметра в длину, два и одна десятая сантиметра в поперечнике. Имеет шесть отверстий для пальцев на одной стороне и отверстие для большого пальца на оборотной. Внизу мундштука выгравировано изображение луны в персидском стиле и надпись на фарси, гласящая: «Серебро, но не наше серебро». Нэй имеет полое цилиндрическое тело, изготовленное из серебра и заполненное Меркурием, то есть ртутью, запаянное с обоих концов и вокруг отверстий для пальцев.