Дозорные уже навели порядок в тех местах, где произошли столкновения; пленных англичан увезли в каретах без окон в казармы Дозоров для допросов. Караулы вернулись на улицы и прочесывали все подходящие места, не оставляя попыток отыскать и арестовать тех, кому все-таки удалось скрыться. Коннетабли выясняли личность Темного мага – самого опасного из нападавших. Но барон относился к их затее скептически: враг силен, умен и осторожен – так с чего бы ему оставлять после себя какие-то следы? В лучшем случае удастся выяснить имена тех официальных английских гостей, под видом свиты которых в Лувр проникли маги, устроившие драку.

Для чего же были нужны эти отвлекающие маневры, нелепое противостояние, жертвы? Неужели кто-то думал, что удастся с наскоку одолеть гвардейцев, охранявших королевскую резиденцию? Ведь всем должно быть известно, что парижские Дозоры – самые сильные в Европе! Ну, разве что Дозоры Мадрида могли бы оспорить сей факт.

А впрочем, все возможно – так размышлял де Бреку. Если бы не попавший в беду Рошфор, барон вряд ли оказался бы во дворце, в кабинете Ришелье. А если бы он там не оказался, то хорошо подготовленный боевой маг, накачанный Силой под завязку, вооруженный не только артефактами, но и внезапностью, поддерживаемый десятками Иных, связавших многочисленными поединками основные силы местного гарнизона, – да, такой маг вполне мог бы добраться до кабинета первого министра, устранить дежурную смену и похитить договор.

– Я испугалась за тебя, – нарушив молчание, сказала Беатрис, которой стало невыносимо гадать, о чем думает де Бреку.

– И пришла меня спасать, – мягко улыбнулся он, наконец-то посмотрев на нее.

– Я не успела! – с горечью возразила она.

– Ты могла бы погибнуть из-за меня. Я всегда запоминаю такое.

– Запоминаешь… Но значит ли это хоть что-нибудь?

– Это значит, что я по-прежнему считаю: ты лучше меня.

– Ты Высший… – протянула Беатрис в сомнениях.

– Ты прекрасно знаешь, как достигается эта ступенька. Ты тоже могла бы подняться на нее, и даже намного раньше меня, но не стала. И это еще одно подтверждение тому, что ты – лучше. В конце концов, для меня ты всегда остаешься той, кто сделал меня таким. И нет разницы, сильнее я сейчас или слабее, нет разницы, кто руководит нашим маленьким отрядом, – это все условности. Важно лишь то, что ты – моя Хозяйка, моя Госпожа, мой Мастер, и я навсегда связан с тобой уже одним этим.

– Но ведь если бы не я…

– Если бы не ты, мои останки уже десятилетия гнили бы в фамильном склепе. Оставим этот разговор, Беатрис.

– Хорошо, – покорно откликнулась она. – О чем же ты хотел бы поговорить? Ты задумчив и рассеян. Что тебя беспокоит?

– Кроме того, что дознаватели ничего не добьются от пленных англичан? Ну что ж… Если быть откровенным, мне не дают покоя две вещи… Знаешь ли ты, кто бы мог скрываться под прозвищем «банкирша»? Как по-твоему, кого бы могли так называть?

– Если это не шутливое прозвище особы, которая вообще не умеет распорядиться деньгами, то вариантов остается не так много.

– Ну да. Жена банкира, вдова банкира… Это тупиковый путь, он мне ничего не дает.

– А это важно?

– Мне кажется, да. Только не спрашивай почему. Я все расскажу, когда сам разберусь.

– А второе? Ты говорил, что тебя волнуют две вещи – какая же вторая?

– Не могу высказать это ясно… Так, что-то смутное. Но связанное с ребенком.

Беатрис вздрогнула и как-то по-новому посмотрела на собеседника.

– Ты говоришь о своем ребенке? – напряженным голосом, словно боясь услышать ответ, спросила она.

– Ты ведь знаешь, у меня нет детей. Не было их при жизни, и в посмертии я ребенком пока не обзавелся.

– Не нашел подходящей женщины? – сузив глаза до щелочек, язвительно проговорила она. – Десятилетия поисков и любовных похождений не увенчались успехом?

– Беатрис, Беатрис! – примиряющим тоном произнес барон. – Ну зачем ты за старое? Ты ревнуешь?

– К тем самкам, с которыми ты ночевал? – Она вызывающе фыркнула и тем самым напомнила отчаянного и высокомерного юношу-охотника, а вовсе не ту хрупкую, до смерти перепуганную девушку, что бросилась на грудь де Бреку некоторое время назад. – Не слыхала ничего более глупого! Они же – корм! Как я могу к ним ревновать?

Слова эти всколыхнули в памяти барона странное видение – черные свечи, кроваво-красный бархат, обнаженное тело в полумаске – рот кривится то ли от боли, то ли от наслаждения. Самка. Корм. Где он? Что с ним? Все плывет перед глазами…

Де Бреку тряхнул головой и вернулся к теме разговора:

– Но ты злишься.

– Злюсь, потому что мы могли бы родить этого ребенка. Посмертного, одного на двоих, нашего ребенка. Я всегда этого хотела, и ты об этом всегда знал.

– Прости, Беатрис, но…

– Ведь мы же были вместе! – жарким шепотом зачастила она, боясь, что он договорит начатую фразу. – Ты любил меня! Мы дарили друг другу такие ночи, что сам Сумрак стонал от вожделения!

– Остановись, Беатрис! Все это было очень, очень давно.

– Но почему?!

– Просто все имеет свой срок. Наш с тобой вышел.

Запрокинув голову и прищурившись, она посмотрела на звезды, затем два-три раза моргнула, глубоко вдохнула и выдохнула.

– Хорошо, Этьен. Я поняла. Так что за ребенок, который тебя так беспокоит?

– В последние дни все события вертятся вокруг не родившихся детей. Письмо Анны Австрийской, твой разговор с Рошфором…

– Ну, людям свойственно размножаться, знаешь ли. Сегодня одна беременна, завтра другая. Это жизнь, Этьен. Их жизнь.

– Рассудком я это понимаю. Но отчего-то мне кажется, что эти два ребенка – важнее всего на свете.

– Для тебя?

– Как знать? Может, для меня. Может, для всех нас. Для Франции. Для всей Европы. Мне непременно нужно узнать, чьего ребенка носит мадемуазель де Купе и кого могли бы называть банкиршей. И мне кажется, я догадываюсь, кто может мне в этом помочь… Прости, Беатрис, я должен удалиться! Встретимся в «Лилии и кресте».

Де Бреку спрыгнул с перил в густую темень, перемежаемую клубами столь же густого белесого тумана, поднимающегося от Сены. Вновь сощурив глубоко посаженные черные глаза, вампирша какое-то время смотрела на стремительно удаляющуюся крылатую тень, а затем задумчиво прошептала:

– Мадемуазель де Купе… А вот теперь, кажется, ревную.

В конце апреля и начале мая 1625 года произошло несколько событий, на которые сам де Бреку не обратил бы внимания, если бы они не значили так много для кардинала Ришелье.