Серафима, постоянные, прежде всего крестьян, обращения к нему за молитвенной помощью и поддержкой свидетельствовали не только о величии его религиозного подвига, но и о понимании масштабов им совершавшегося, огромным числом «неученых» и «предоставленных самим себе» православных[284].

В целом, характеризуя основные черты нравственного мировоззрения русских подвижников благочестия XIX столетия, вслед за исследователем начала XX века можно выделить пастырство, юродство, затворничество и старчество. Примеры перечисленных выше религиозных направлений мы без труда обнаружим как в предшествовавшее Николаю I правление, так и в его царствование[285]. Приводя примеры жизни в Боге юродивых и архиереев, старцев и отшельников XIX века, иеромонах (будущий митрополит) Елевферий (Богоявленский) резюмировал: «конкретные образы их вполне доказывают, что Церковь наша живет полной христианской жизнью, воплощая в отдельных личностях учение Христа. Воспитанные на слове Божием и подвижнических творениях раннейших веков христианской Церкви, подвижники наши живут в том же христианском духе, в каком сияли подвижники прежних христианских эпох»[286]. Сказанное относилось и к одному из наиболее почитавшихся в николаевской России архиерею – архиепископу Воронежскому и Задонскому Антонию (Смирницкому). С его именем связаны два выдающихся события в жизни Православной Российской Церкви: канонизация Воронежского святителя Митрофана (в 1832 г.) и подготовка к прославлению святителя Тихона Задонского. Последнее состоялось через 15 лет после кончины архиепископа Антония, в 1861 г.

Владыка Антоний являл собой «удивительно полный, отрадный, идеальный образ епархиального архиерея. Чистый, ревностный до младенчества, его жизненный путь был озарен той ясностью, какие дает человеку нераздельное служение Богу»[287]. Понимая и принимая глубокое народное почитание святителя Митрофана, владыка Антоний, в то же время, вынужден был учитывать настроения обер-прокуратуры, оправдываясь перед светскими властями. В письме от 29 марта 1830 г. он доносил обер-прокурору князю П. С. Мещерскому об особом почитании горожанами святителя Митрофана, к месту погребения которого, «неизвестно по какому особенному поводу, началось в сем году многолюдное и со дня на день увеличивающееся стечение народа». Епископ Антоний заявлял, что к нему приходили верующие, говорившие о полученных по молитвам святителя Митрофана исцелениях. В ответ на письмо Св. Синод предложил епископу «усугубить» «благоразумные меры осторожности, дабы преждевременно не утвердить в жителях мыслей о святости сего пастыря и не возбудить общего и настоятельного желания к открытию его тела, внушая напротив прозорливое и терпеливое ожидание особенного и более явного произволения Божия к прославлению оного»[288]. То, что именно в 1830 г. верующих у гроба святителя стало гораздо больше обычного можно объяснить эпидемией холеры: в условиях опасности народ чаще стал обращаться с молитвами к тому, кого и ранее почитал как святого. Религиозное чувство, и ранее проявлявшее себя, в экстремальных условиях проявилось со всей очевидностью, свидетельствуя, что народное благочестие – реальность.

Стремясь доказать необходимость канонизации святителя Митрофана, в то же время епископ Антоний вынужден был оправдываться в чистоте своих помыслов перед обер-прокурором: неверно пересказанные слухи донесли до Петербурга весть, будто Воронежский архипастырь «равняется» со светильниками веры – епископами Митрофаном и Тихоном Задонским[289]. Причина появления слухов проста: владыку Антония искренне почитали в народе, считая его настоящим подвижником благочестия. В этой связи его осторожность не только понятна, но и оправданна (ведь, как передавали слухи, сам святитель Тихон Задонский, являясь, говорил владыке, что его молитвами «будет спасена Воронежская губерния от холеры»)[290]. Стремясь не вызвать подозрений обер-прокуратуры в недостаточной подготовке канонизации, епископ Антоний писал в Петербург, что для приходящих помолиться святителю Митрофану «отправляются только молебные пения Божией Матери пред иконой, под которой погребено тело его, также точно как с давнего времени продолжается сие в Задонском монастыре при гробе преосвященного Тихона»[291].

Лишь в августе 1832 г., после разрешения государя, Св. Синод канонизировал святителя Митрофана, и епископ Антоний совершил открытие мощей святого[292]. На торжестве присутствовало более 60.000 паломников со всей России. Год спустя, в июне 1833 г., опять-таки после императорского одобрения, мощи святителя Митрофана были торжественно перенесены в главный собор Воронежа – Благовещенский[293].

Как известно, причисление к лику святых в императорской России было событием исключительным. За весь предшествующий период Св. Синод канонизировал только двух подвижников благочестия – митрополита Ростовского Димитрия в 1757 г. и епископа Иркутского Иннокентия в 1764 г.[294] Полагаю, не будет преувеличением указать на то, что причисление к лику святых святителя Митрофана во многом предопределило и канонизацию в 1861 г. другого подвижника веры, издавна почитавшегося православными России – епископа Тихона Задонского. Воронежский владыка Антоний, много сделавший для прославления святителя Митрофана, искренно почитал и святителя Тихона, в его архиерейском доме всегда помещались портреты этих подвижников. Именно он, епископ Антоний, 20 мая 1846 г. сообщил Св. Синоду об обретении нетленных мощей свт. Тихона, в октябре того же года свидетельствовав перед членами Синода о его всенародном почитании. Владыка ходатайствовал о прославлении епископа Тихона, за несколько часов до своей кончины написав императору Николаю I о всеобщем народном почитании святителя[295]. Простые люди ценили в свт. Тихоне, наряду с благочестивой жизнью, умение проповедовать. «Образные примеры из жизни подвижников и святых, столь любимые в простом народе, надолго запоминались слушателям. Именно эти средства обеспечивали Тихону успешное воздействие на конкретного человека, совершившего то или иное преступление»[296].

Собственно говоря, и сам владыка Антоний, много сделавший для прославления и свт. Митрофана, и свт. Тихона, за годы своего служения снискал огромную любовь и почитание верующих; св. Серафим Саровский называл его своим «старшим братом» и «великим архиереем Божиим»[297]. Однако даже глубокий религиозный настрой, христианское смирение и честность в николаевское время не были гарантией от получения высочайших выговоров. Парадоксально, но именно владыка Антоний был первым, получившим такой выговор от императора[298]. История его получения – вскрытый пакет, адресованный императору, – чрезвычайно показательна для характеристики и николаевского царствования в целом, и личной политики самодержца в частности[299].

Парадокс в том, что офицер и архиерей, вскрывшие конверт, хотели не допустить «оскорбления Величества», заботясь о чести и достоинстве самодержца, т. е. были искренними охранителями и верноподданными! Заботясь о своих самодержавных прерогативах, Николай I не обращал внимания на то, что подобными замечаниями оскорбляет не только архиерейское достоинство, но и показывает свое истинное отношение к Православной Церкви, оказывать помощь которой он всегда искренне желал. Не терпевший никакой самодеятельности, император полагал единственно возможным лишь исполнение каждым своих обязанностей по службе, воспринимая церковное служение преимущественно как служение империи, самодержавным властителем которой он являлся. В этих условиях народное благочестие могло восприниматься не как проявление здоровой религиозной жизни, а как доказательство правильности государственной идеологии «православия, самодержавия и народности».