href="ch2-235.xhtml#id126" class="a">[235]. Отделить политическую и религиозную составляющие триады было принципиально невозможно именно в силу конфессиональных приоритетов государства, неизменно провозглашавшихся с высоты трона. Отсюда следовали все те противоречия, которые не мог преодолеть даже такой выдающийся богослов, как митрополит Филарет, порой воспринимавшийся в качестве «оппозиционного» императору иерарха.

Противоречия эти не способствовали взаимопониманию. Характерное тому подтверждение – история открытия в начале 1830-х гг. нового здания Св. Синода. Его возвели на Сенатской площади столицы, напротив «Медного всадника», памятника Петру Великому, рядом с Правительствующим Сенатом (до того заседания Св. Синода с 1744 г. проходили в здании Двенадцати коллегий на Васильевском острове). 27 мая 1835 г. митрополит Филарет вместе с другими иерархами освятил храм Св. Синода во имя Святых Отец Семи Вселенских Соборов, а 4 июля 1835 г. на новом месте состоялось первое заседание Св. Синода. В тот день Св. Синод посетил Николай I[236], заняв место первоприсутствующего члена Синода и отказавшись сесть на стоявший в зале трон[237]. Император открыл заседание речью, в которой подчеркнул, что ближайшим своим попечением считает охранение православия, засвидетельствовав такие же чувства и у наследника престола, приехавшего вместе с ним. Желая всесторонне подготовить наследника к предстоящей ему роли самодержца, Николай I заметил, что, «подобно тому, как ввел Его Высочество в Сенат и вскоре намерен ввести его в Государственный Совет, признает полезным знакомить его и с церковными делами; и поэтому соизволяет, чтобы Государь Наследник присутствовал иногда при занятиях Синода и под его руководством ‹…› предварительно приобретал сведения, потребные для Его высокого служения»[238]. Ответа на прозвучавшее предложение не последовало, но, как известно, великий князь Александр Николаевич (будущий император Александр II) так и не присутствовал в заседаниях Св. Синода. Вероятно, отказаться от мысли назначить наследника престола к присутствию в Св. Синоде императору пришлось по настоянию митрополита Филарета[239].

В данном случае важно даже не столько провалившееся назначение, сколько сама мысль о том, что мирянин (еще не помазанник) может присутствовать в Синоде. Удивительно, но Николай I явно не понимал принципиальной невозможности этого, следовательно, не вполне отдавал себе отчет, что Св. Синод имеет иную природу, нежели Сенат и Государственный Совет. А ведь император считал себя не только верным защитником православия, но и гарантом соблюдения всех ее установлений.

Упование на Бога у Николая I можно встретить достаточно часто, равно как и утверждение, что в своей стране он безверия не допустит[240]. И это упование, как и борьба с безверием, в большинстве случаев воспринимались в качестве политической декларации, поскольку было известно, что император – сторонник административных мер воздействия. «Разве веротерпимость тождественна с безверием? – патетически вопрошал вскоре после смерти Николая I, в середине 1855 г., гражданский губернатор Курляндии П. А. Валуев, – Разве нам дозволено смотреть на религиозные верования как на политическое орудие и произвольно употреблять или стараться употреблять их для достижения политических целей?». Валуев задавался вопросом, более ли нуждается Церковь в помощи правительства к развитию ее внутренних сил, чем в насильственном содействии к обращению уклонившихся или воссоединению отпавших?[241]

В эпоху Николая I вопрос о внутренних силах Церкви не был востребован в силу политических приоритетов светских властей. Декларации расходились с фактами. Будучи сторонником идеи религиозного ненасилия (на словах)[242], в своей практической деятельности император демонстрировал иные методы. Наиболее выпукло это проявилось в отношении к старообрядцам, чья традиция и поныне воспринимает Николая I как «миссионера на царском троне», якобы занимавшегося совращением староверов в единоверие больше, чем государственными делами. Совращение это характеризуется как принудительное, насильственное, разорительное и губительное для всей страны[243]. Действительно, 10 мая 1827 г. закон запретил старообрядческим священникам переезжать с места на место (для совершения духовных треб). 8 ноября 1827 г. появилось новое высочайшее определение: новых попов на Рогожское кладбище в Москве «отнюдь не принимать». В январе 1837 г. были разгромлены Иргизские старообрядческие монастыри[244]. При Николае I старообрядцам запретили записываться в купцы, подвергли их рекрутской очереди и телесным наказаниям. Это касалось всех старообрядцев без исключения. «Целые старообрядческие селения были отданы под полицейский надзор»[245].

Как видим, стремление к унификации, к сведению религиозной жизни всех православных империи под единый знаменатель в николаевскую эпоху не привело к торжеству православного единства. Но мешало ли это стремление расцвету собственно церковной жизни в России, деятельности ее главенствующей конфессии? Для ответа обратимся к статистическим данным. Итак, ко времени вступления Николая I на престол (в 1825 г.) в Православной Российской Церкви было 37 епархий. Как и в XVIIII веке, в 1825–1861 гг. епархии делились на три класса: 1-й (4 митрополии: Киевская, Новгородская, Московская и С.-Петербургская); 2-й (13 архиепископий); и 3-й (20 епископий), 5 викариатств, а также 5 епархий Грузинского Экзархата. За 15 лет число епархий увеличилось, к 1841 г. их было уже 50, в 1851 г. – 55, а в 1861 – 58[246]. В целом, в течение тридцатилетнего правления Николая I было организовано 6 архиепископий (Херсонская, Литовская, Варшавская, Рижская, Олонецкая и Донская), 8 новых епископий (Полоцкая, Томская, Саратовская, Симбирская, Кавказская, Камчатская и Абхазская), а также 7 новых викариатств[247].

В 1825 г. в России насчитывалось около 25.000 храмов и 449 соборов, а также 785 молитвенных домов и часовен. При них состояло до 111.000 лиц белого духовенства (протоиереев, священников, диаконов и причетников, численность которых, кстати, превышала 63.000 человек). В 1860 г. церквей было уже 37.675, а часовен и молитвенных домов – 12.486. Разумеется, возросла и численность белого духовенства, достигнув 114.000 человек. Увеличивалось и число монастырей: за годы царствования Николая I было вновь открыто 43 обители[248]. Всего к 1861 г. в Православной Российской Церкви насчитывалось 614 монастырей с 8.579 монахами (монахинями) и 12.548 послушниками (послушницами).

В эпоху Николая I монастыри, как и ранее, часто использовались светской властью в качестве тюрем, куда ссылались духовные и светские люди. Подобное положение вызывало искреннее удивление и протест у многих православных, близко знакомых с церковными реалиями России второй четверти XIX века. Известный церковный публицист А. Н. Муравьев, в 1830-е гг. всерьез рассчитывавший занять пост обер-прокурора Св. Синода, писал, что для иноческого благочиния посылка на исправление в монастырь пагубна, что своим примером тюремные сидельцы «портят юных послушников». Он критиковал и заключение за монастырские стены «почти поневоле» вдовых диаконов и священников, «иные же [из них], хотя и добровольно, но без всякого монашеского призвания, а только для того, чтобы заступить свои места детям»[249]. Причиной тому было тяжелое материальное положение большинства клириков Православной Церкви, прежде всего сельских.

В свою очередь, зная, что многие приходы империи влачат