Выйдя на улицу, я понял, что даже вечернее солнце мучительно припекает мою обгоревшую кожу и решил обратный маршрут проложить через темные тенистые дворы. Я набрал целых три пакета еды, хорошо, что магазин был неподалеку. Если Инна и назвала себя «плохим поваром», то я был поваром совершенно безнадежным, поэтому пришлось скупить кучу продуктов в надежде, что хоть что-нибудь получится приготовить. А если не получится, то останутся продукты на переделку. На всякий случай я даже купил чипсы и замороженную пиццу –резервный фонд для безрукого кулинара.

Как и было решено, я свернул с солнечной улицы. Хоть дорога немного удлинялась, но я был рад прохладе уютных тихих дворов. Из-за домов доносился шум с Верхневолжской набережной: детские крики, дребезжание скейтбордов по брусчатке, веселый смех молодежи. Я шел и, несмотря на тяжелые сумки, беспечно радовался окружающему, я чувствовал себя счастливым. Я обогнул дом тети Даши, в ее окне горел свет. Осталось пройти между домами, перейти небольшую дорогу – и я дома.

Вдруг сзади в голову я получил резкий сильный удар. Сумки громко рухнули на землю, я повалился на колени. Удары продолжали сыпаться, как автоматная дробь, я чувствовал, что меня бьют несколько парней. Как бы я ни старался защитить голову, перед глазами все потемнело. Я потерял равновесие и завалился набок, меня сразу начали пинать ногами. Я согнулся, корчась от боли, встать уже не было возможности, я лишь приоткрыл глаза: их было трое, все в черных балаклавах, удары наносят точечно, профессионально – по почкам, печени, паху, лицу и горлу. В один миг меня пронзила нестерпимая боль, я взвыл и услышал хруст раздробленных костей – колено, и через несколько секунд такой же мучительный жгучий огонь прожег щиколотку. На грани сознания я услышал знакомый голос: «Кончайте с ним, пусть сучонок останется жив. Пусть эта мразь до конца жизни жрет через трубочку и ссыт кровью».

Это был голос отца Маши. Я отрубился.

Я словно видел сон, мучительный, на репите появляющийся в сознании. Один, но в то же время всегда разный.

Я лежу на больничной койке, весь перевязанный, без единого живого места на теле. Боли нет. Мыслей нет. Воспоминаний нет. Есть только пустота и космический холод.

Проваливаюсь в небытие.

Я снова лежу на больничной койке. Доктора. Капельницы. Дикий испуг. Не хватает кислорода. Вакуум заполняет легкие.

Проваливаюсь в небытие.

Инна плачет у себя дома. Она закрывает рот рукой, чтобы сдержать крик. Она держит в руках телефон и вдруг швыряет его через всю комнату прямо в картину с морем. Телефон рассыпается. Все вдруг рассыпается миллиардом разноцветных светящихся песчинок. И превращается в звездное небо.

Проваливаюсь в небытие.

Я лежу на больничной койке. Инна лежит на полу, по ее щеке стекает что-то пенистое, ее трясет. Ужас охватывает меня. Я отчаянно кричу «Инна, Инна! Помогите кто-нибудь!», но никто меня не слышит. Я взрываюсь тысячами солнц и охватываю нестерпимым жаром и огнем Инну и все вокруг. Ничего не остается, только пустота и мириады частиц и волн, пронизанных моей болью.

Проваливаюсь в небытие.

Голос Инны. Он здесь, он рядом. Я не вижу ее, только слышу. И не могу подать никакой знак. Я обездвижен. Поток мыслей хаотичен, не удается на чем-то сфокусироваться. Я думаю только о голосе Инны, иду на него, держусь за него.

И проваливаюсь в небытие.

Я не знаю, сколько прошло дней или, может, недель. В какой-то миг я словно начал отличать реальность от иллюзий. Но через секунду ясности снова погружался во мрак космоса или летел через всю Вселенную в окружении цветных джетов7.

Когда я пробуждался, то слышал голоса неподалеку. Иногда различал тихий низкий голос Инны, разговаривающей с незнакомым мужским. Иногда – голос мамы, надрывный, плачущий, и следом – спокойный голос отца. Сначала я не различал слов, просто знакомые тембры, позже научился концентрироваться и заставлял себя держаться в сознании, но все равно не улавливал смысла диалогов. «… Не знаю сколько, от трех месяцев до полугода. Парень крепкий», – спокойно отвечал незнакомый мужчина на не услышанный мной вопрос. Я фокусировался на писке какого-то прибора слева от головы, звук которого раньше считал просто фоном, не придавая ему особого значения. Теперь же этот спокойный мерный писк был моим якорем, удерживающим меня на плаву реальности. «Данечка, мальчик мой, – плакала мама, – как же так случилось, бедный мой сынок». Вдруг писк прибора начинал нарастать, я чувствовал жгучую боль в правой ноге и сильное сдавливание корпуса, затем по венам разливалось долгожданное приятное успокоение, и я снова проваливался в небытие. «Завтра будем выводить», – констатировал незнакомый голос. «Хорошо, мне можно быть здесь?» – тихо спросила Инна, но ответа я не расслышал.

– Доброе утро, Даня, – я чувствовал, как Инна гладит меня по руке. Я попытался открыть глаза, чтобы, наконец, взглянуть на любимое лицо, но не смог. Это дико меня разозлило, писк прибора усилился, но ничего не произошло, я остался в сознании. Инна спокойно продолжала, – сегодня 24-е июня, среда.

Когда пальцы Инны скользнули к моим, я сжал ее ладонь, приложив для этого простого действия максимум усилий, а результат оказался едва ощутимый.

– Ой, Даня! – голос Инны стал по-детски восторженным, она сжала мою руку в ответ. – Сейчас, подожди.

Она коснулась моего лица и аккуратно подвинула повязку, которая давила на веки. Я впервые за две с лишним недели открыл глаза. Яркий свет ослепил, но я быстро оправился и начал нетерпеливо рассматривать Инну. Сказать я ничего не сумел, лишь нечленораздельно промычал, отчего почувствовал ноющую боль в челюсти.

– Тссс, тебе нельзя говорить, – Инна с досадой покачала головой, но не расстроилась, а с нежностью сказала. – Я так тебе рада!

Она наклонилась ко мне и очень бережно едва коснулась губами кончика моего носа. От нее пахло так же вкусно, как и раньше, легкий сладко-цитрусовый аромат, от которого почему-то захотелось на море.

Раз говорить мне было нельзя, я слушал рассказ Инны и рассматривал ее. Она была одета в зеленый сарафан с крупными белыми розами, немного отросшие волосы были заплетены в причудливый пушистый венок вокруг головы и подколоты в продолжение цветочной темы маленькими белыми заколками.

– Дань, я не знаю с чего начать, – я видел, что Инна не хочет меня печалить. Она облизала пересохшие губы. – Ты помнишь, что с тобой случилось?

Я помнил. Злость и остервенение ударили в голову, я услышал участившийся писк прибора. Инна взглянула мне за голову и сказала: «Тише, тише, не волнуйся». Я кивнул. Жест едва уловимый, но Инна заметила и кивнула в ответ.

– Тебя нашла Дарья Семеновна. Она вышла выбросить мусор и прогуляться перед сном и наткнулась на тебя, избитого и еле живого, – я пытался понять, про какую Дарью Семеновну говорит Инна. «Еле живого» – эта фраза только коснулась слуха, но не привлекла моего внимания. «Тетя Даша! – всплыло в памяти. – Соколова Дарья Семеновна, моя арендодательница, тетя Даша». Я выдохнул, обрадовавшись своей находке.