Впрочем, есть некоторые основания полагать, что генетическая мутация, приведшая к появлению неоантропов, имеет доминантный характер; это значит, что отсутствие препон для скрещивания палеоантропов с неоантропами привело бы не к «элиминации и растворению нового признака», а к скорейшему вырождению самих палеоантропов. В любом случае половая изоляция, обеспечиваемая животными мутантам своего вида, не лишена биологической разумности и вполне соответствует инстинкту сохранения вида.

Итак, угроза, которая в отношении троглодитид имела потенциальный характер, с появлением неоантропов резко актуализировалась из-за их податливости на интердикцию. При этом невротизм, – этим термином мы называем генетическую предрасположенность к неврозам, – стал характерной чертой нового формирующегося вида.

А) Объяснение ритуала с точки зрения невропатологии

В 1947 году один из ведущих советских невропатологов-клиницистов павловской школы и одновременно один из виднейших советских генетиков, основоположник нейрогенетики, предложивший используемую поныне классификацию наследственных заболеваний нервной системы, Сергей Николаевич Давиденков (1880–1961) опубликовал книгу «Эволюционно-генетические проблемы в невропатологии»181. К сожалению, уже в следующем году состоялась печально знаменитая сессия ВАСХНИЛ, на которой генетика была заклеймлена как «реакционно-идеалистическое» течение в биологии, и книга не успела получить широкой известности. Ее никогда не переиздавали, и только в 1975 году журнал «Природа» опубликовал отрывки из нее182.

Как невропатолога и генетика, автора интересовала прежде всего проблема наследуемости нервных заболеваний, и именно ей в целом посвящена книга, внутри которой, в третьей главе, Давиденков, по выражению своего исследователя А. И. Бродского, «запрятал» важную для понимания своих идей оригинальную антропогенетическую концепцию, интересную нам с точки зрения ее переклички с идеями Поршнева. Последний – по указанной выше причине – о существовании книги Давиденкова, возможно, ничего не знал.

Давиденков, как и Поршнев, опирался на «точное определение понятия невроза», данное павловской школой:

Поршнев, который объединил в теории тормозной доминанты достижения школ Павлова и Ухтомского, пожалуй, мог бы уточнить это определение. Раздражительный и тормозной процессы для него суть две стороны одного процесса, в котором «адекватный» и «неадекватный» рефлексы – крайние точки («фокусы») противоречия, направляющего работу механизма первой сигнальной системы. Оперативность переключения между двумя рефлексами здесь определяет то, что называют подвижностью, или лабильностью, нервной системы. Понятно, что переход от первой сигнальной системы ко второй следует ожидать там, где развитие механизма первой сигнальной системы близко подошло к своему пределу, и вполне естественно, что это может быть связано с нарушением ее подвижности. И действительно, начав свою работу с выяснения особенностей невроза у человека, Давиденков тут же приходит к выводу, что у человека невроз – это патологическое усиление инертности нервной системы, – т. е. как раз нарушение ее подвижности, – клиническим выражением которого является навязчивое состояние.

Причина этого нарушения, по-видимому, с одной стороны, в генетической предрасположенности человека к неврозам, а с другой – в постоянном нахождении нервной системы человека под интердиктивным давлением социума. Это давление тормозит «адекватную» работу первой сигнальной системы. Однако в норме над торможением надстраивается и преодолевает его система общественных отношений, выстраиваемая на суггестивной основе. Невроз у человека, таким образом, не просто органическое нарушение, а следствие недостаточного развития этой системы. В самом деле, здесь важно не забывать, что альтернативой общественному состоянию для человека является не здоровое, а невротичное животное. Либо постоянное, тормозящее работу рефлексов, воздействие «изнутри» человечества его интердиктивной «подкладки», допускающее возможность развития на новом, неприродном основании; либо неупорядоченное, случайное, разноликое вторжение интердикции «извне», которое – в силу своей непостоянности – возможностей для самостоятельного развития не оставляет.

С. Н. Давиденков считал общую склонность человека к неврозам следствием свертывания естественного отбора: благодаря поддержке общества, особи со слабой нервной системой не выбраковывались, давали потомство и распространялись среди людей. Другими словами, Давиденков вовсе не считал человека склонным к неврозам по своей изначальной природе. По его теории эта склонность проявилась не сразу: в Ориньякской культуре «с ее удивительной живописью» он никаких признаков отклонений не замечал, наоборот – считал этот период «победоносным шествием нового человека с расцветом его юной культуры»184. Ситуация для него с очевидностью меняется только в позднем Мадлене (он допускал, что, возможно, ранее, но признаков не находил).

То есть получается, что понадобилась смена порядка 700 поколений людей (за поколение в демографии условно принят промежуток времени в 30 лет, хотя для жителей каменного века он, конечно, был меньше), прежде чем патологически инертные особи в популяции достаточно распространились и начали себя проявлять, резко подавив своей массой либо влиянием здоровых особей. И это при том, что естественный отбор по Давиденкову был остановлен «уже на ранней стадии», т. е. поддержку больным и слабым общество оказывало уже тогда. Такое предположение, на наш взгляд, по меньшей мере, странно и вызывает вопрос: почему же «экспансия наименее приспособленных»185 не произошла раньше? И это помимо основного вопроса: почему склонность к неврозам просто не зафиксировалась в определенном проценте популяции, как это случилось у человека с другими патологическими признаками? Одним словом, почему вообще произошла «экспансия»? Какой новый патогенный фактор появился в позднем Мадлене? Конечно, наличие даже очень большого числа вопросов к теории само по себе ее не опровергает, но противоречия в концепции Давиденкова на этом не заканчиваются.