В моменты экологических кризисов, когда кормовая база заметно сужалась, палеоантропы, как и некоторые другие виды, практиковали адельфофагию – поедание сородичей. Инстинкт облигатного некрофага, блокирующий убийство в принципе, был значительно ослаблен в отношении представителей собственного вида (в то время как животные с развитым инстинктом убийства наоборот – не убивают собратьев). В ходе очередного экологического кризиса эволюция троглодитид, протекавшая в русле развития имитативно-интердиктивного комплекса, совершила новый виток: в популяции палеоантропов стали появляться мутанты, особенно податливые на интердикцию, в отношении которых другая часть популяции могла применять генерализованную интердикцию – вводить их в каталептический ступор, который палеоантроп, по всей видимости, не отличал от смерти. Скорее всего, в основном это касалось только молодняка нового подвида, но, с другой стороны, шансов достичь пубертата при таких условиях у него было мало. Податливость на интердикцию у неоантропа обеспечивалась характерными только для него новообразованиями в центральной нервной системе – верхними передними отделами лобной коры головного мозга. Так, используя интердикцию против морфологически и физиологически подготовленной к этому части своей популяции, палеантроп получал необходимую пищевую добавку.

Интересно, что еще в 1920-е годы советский религиовед Н. Токин, давая объяснение первоначальному анимизму, выдвинул предположение, что обычай оставлять трупам на некоторое время пищу был связан с частыми случаями их возвращения к жизни, поскольку причиной обездвижения тела могла быть не смерть, а «столбняк»175. Правда, это любопытное объяснение посмертных обрядов не получило развития, и никто, включая самого автора, не попытался докопаться до возможных причин «столбняка», так же как никто не задался вопросом: от кого хоронили трупы?

На основе других типов двигательных расстройств, которые могла вызвать генерализованная интердикция у неоантропа, можно предположить другие типы отношений комменсализма (нахлебничества) со стороны палеоантропа. Во-первых, это принуждение неоантропа к оставлению найденной им добычи, присваиваемой палеоантропом. Во-вторых, это принуждение его к убийству другого животного или сородича (вероятнее всего, ребенка), труп которого также мог присваиваться палеоантропом. Эти типы моторных реакций потенциально предполагают возможности контринтердиктивного развития, описанные выше – соответственно бегство от интердиктора или его убийство, которые в свою очередь предполагают пробуждение первого социально-психологического отношения – «они».

В подтверждение мысли о первичности отношения «они» по сравнению с «мы» Поршнев приводит пример реакции маленьких детей на «чужих», в результате которой «включается сразу очень сильный психический механизм», тогда как «“мы” – это уже значительно сложнее и в известной мере абстрактнее»; а так же подчеркивает, «что в первобытном обществе “мы” – это всегда “люди” в прямом смысле слова, т. е. люди вообще, тогда как “они” – не совсем люди»177. Отсюда закономерно напрашивается вывод: «они» – это палеоантропы.

Правда, сам Поршнев не связывал прямо отношение «они» именно с контринтердикцией («интердикцией II»), во всяком случае нигде не говорил об этом, но проведенный нами анализ позволяет установить такую связь.

* * *

Как уже было сказано, большие скопления троглодитид и ранних гоминид возникали редко – этому препятствовала «тасующаяся» форма стадности. Но они все же могли возникать, например, в таких местах, где было особенно много пищи (вокруг трупа крупного зверя), или там, где популяция искала убежища от стихии, прежде всего, на время сна (в большой пещере). В таких ситуациях рефлекс одинаково диктует всем особям однотипное поведение – либо пищевое, либо сон, и для «трудного состояния» места не остается; насытившись же или пробудившись, особи вновь разбредались мелкими группами. Однако, опасность возникновения фатальных ситуаций, исходящая от имитативно-интердиктивного комплекса, была слишком велика, и скопление подчиненных ему в своем поведении особей увеличивало эту опасность прямо пропорционально своему размеру. В этом случае, как мы уже знаем, негативному развитию ситуации были призваны воспрепятствовать групповые аутостимуляции. До нас дошли их следы в виде обработанного камня, но это не исключает, что такого рода моторная активность могла проявляться и по-другому. Почему бы, например, не предположить, что совместное пение, танцы, групповые игры берут начало в коллективных звуковых и моторных имитациях, имевших исключительно физиологический смысл контринтердиктивного предотвращения у собравшихся вместе особей возможности развития иной реакции? К такому выводу подводят взгляды британского психолога-эволюциониста Робина Данбара, по всей видимости, ничего не слышавшего об интердикции, но на основе эмпирических знаний хорошо осведомленного о том сильнейшем стрессе, который вызывает значительное скопление незнакомцев у попадающих в их среду приматов, включая человека179.

Когда в популяции палеоантропов начали появляться большелобые особи, почти лишенные шерсти, отношение к ним могло быть таким же, какое наблюдается у других животных к уродам своего вида (например, альбиносам): их изгоняли, и они были вынуждены держаться изолированно, в стороне от основной массы сородичей, при этом не отдаляясь от них совсем. Учитывая общую дисперсность вида, новый подвид не сразу был оттеснен к границе ареала обитания, но когда это, наконец, произошло, процесс образования нового вида ускорился. О скрещивании палеоантропов и неоантропов на этом этапе их отношений, похоже, речи идти еще не могло: