– Двигайтесь же, – прошипела дама. – Что вы застряли?

– А что за спешка?

– Что за спешка, – передразнила та. – Надо же занять места, пока не началось. Или так и будем торчать в проходе?

– А что должно тут происходить? Я так и не поняла.

– В программе написано. Читать надо.

– Юхан Сверд будет выступать. – Мужской голос.

Поискала глазами говорившего, но так и не нашла.

– Юхан Сверд? – Вопрос в пространство. – А что ему здесь делать?

– И я то же самое слышала, – подтвердила женщина в блузке и поправила широкий галстук.

– Слухи, – брезгливо произнес пожилой мужчина двумя рядами выше. – В программе этого нет.

Наконец Глория увидела два пустующих места, протиснулась, опустила сиденье и с облегчением села. Женщина в блузке, проигнорировав свободное место, прошла вперед и уселась перед ней.

Чтобы не сесть рядом…

Неужели и она заразилась охватившим толпу чувством взаимной неприязни?

Что это за люди? Почти демонстративно враждебны. Как там написано в программе? Повышение уровня толерантности…

Пока не повысился. Скорее, наоборот.

Она выпрямила спину и выдохнула, как учили когда-то на курсах йоги. Не открывая глаз, несколько раз повернула голову – направо, налево, направо, налево. Нарочито медленно.

– Похоже, готовитесь к тому же, что и я.

Глория открыла глаза. Рядом с ней сидел пожилой мужчина и улыбался.

– Вы, наверное, тоже слышали, что может явиться Юхан Сверд. Явится, не явится – неизвестно. На всякий случай захватил коробку с тухлыми яйцами. Мало ли что…

Она напряглась от неожиданности, потом рассмеялась.

– Хасслер, – сказал сосед с довольным видом и протянул руку. Седая, довольно длинная, но ухоженная борода. – Вальдемар Хасслер.

Она пожала руку:

– Глория.

Он задержал ее руку и посмотрел изучающе.

– Мы где-то встречались?

– Не знаю. Не думаю.

Он отпустил руку и наморщил лоб.

– Странно… почти уверен, что встречались. Я, во всяком случае, вас где-то видел.

Конечно, видел. В газете. Или на обороте обложки, где обычно помещают портрет автора. Но сейчас ей вовсе не хотелось, чтобы кто-то раскрыл ее временное инкогнито. Глория Эстер. Писатель. Приятно, когда тебя узнают, но только не сегодня. Не в этих обстоятельствах.

Она поспешила сменить тему:

– Что вы сказали насчет Сверда?

– Должно быть, слухи. Шепотки на ушко. Ш-ш-ш… Люди пытаются понять размах этой вакханалии.

Глория оценила – не каждый день в разговорах встречается слово “вакханалия”. Звучный, с металлом, гётеборгский выговор. К тому же он не так стар, как ей показалось. Плюс-минус шестьдесят.

– Могу позаимствовать половину?

Вальдемар Хасслер удивился:

– Какую половину?

– Тухлых яиц. Когда-то я была чемпионкой школы по дартсу.

Он расхохотался.

– Само собой. Мои яйца – ваши яйца.

Она улыбнулась сомнительной шутке и откинулась на стуле. Он прав. Если статс-министр появится на этом помосте, не успеет произнести даже свое традиционное “Дорогие сограждане!”, как на него посыплется град виртуальных тухлых яиц и гнилых помидоров – вряд ли кому удалось их пронести, в том числе и ее соседу. Собрание вовсе не выглядело как митинг сторонников Партии Здоровья.

Впрочем, кто знает.

Она стала разглядывать публику. Сборище людей со сломленной психикой. Тысячи шведов, тысячи миров, стократно превышающих по сложности и богатству вес их тел. Сидят с виноватым видом, гнутся под собственной тяжестью, внезапно сделавшейся проклятием. Странно, что пришло так много. Наверняка все боятся того же, что и она, – быть высмеянными и униженными.

Объяснение одно: теплится надежда на перемены.

– Не думаю. Вряд ли он приедет.

– А вы видели его хотя бы раз? Я имею в виду – живьем?

– Нет. Только в образе. Когда он старается быть таким же очаровательным, как слепленный им образ.

– Я не про это…

– Красота и Здоровье. Красота и Здоровье, Глория. Больше ничто в расчет не идет.

– Ну да, – вздохнула она. – За этим мы и пришли. За красотой и здоровьем.

– Хотят убедить нас, что мы должны больше думать о своей красоте и своем здоровье? Возможно… Но позволю себе предположить: нас собрали не для того, чтобы мы о чем-то думали, а чтобы не думали обо всем остальном. Безработица, зашкаливающий государственный долг, в здравоохранении катастрофически не хватает специалистов. И так далее и тому подобное. Загибайте пальцы на руках, на ногах, берите взаймы у знакомых – все равно мало. Я уж не говорю о фундаментальной проблеме, про которую все молчат. Кто будет заниматься модернизацией страны, когда так называемые школьные реформы превратят все молодое поколение в полуграмотных анорексиков? Гитлер хотел сделать из детей помешанных на патриотизме солдат – можно понять, хотя и с трудом. Только и вещал – как бы нам не уронить славное знамя тевтонов. А эти…

Глория подивилась его отваге: он открыто говорил то, о чем она думала днем и ночью. Впервые за долгое время она столкнулась с такой бесстрашной откровенностью.

– Следующее поколение будет состоять из самодовольных жертв пластической хирургии, идиотов, способных сосчитать разве что процент жира вокруг собственных пупков. Еще точнее – из тех, кто выживет. Боюсь, таких будет немного, если учесть количество препаратов для похудения, которые в них впихивает коллективный доктор Менгеле.

Глория вспомнила Малин, ее забавный, журчащий смех.

– Самое страшное вот что: все, что происходит, вполне логично, – тихо, словно бы для себя, сказала она. – Давно к этому шло.

– Ну да. Оруэлловское общество. Большой Брат всегда с тобой. Черт-те что, лучшие умы чуть не в истерике колотились, предупреждали, били во все колокола. И вот пожалуйста – люди, как бараны, дефилируют под бесчисленными камерами и позволяют вписывать себя в какие-то рожденные в больной голове регистры. Кончится тем, что всем без исключения вживят шагомеры в запястье. А вы заметили, что тут еще и классовый фактор присутствует? Те, кто победнее, как правило, далеки от власти. К тому же им куда труднее следить за собственным весом. У них нет ни персональных тренеров, ни денег, чтобы покупать так называемую здоровую пищу. Вот их-то права и ущемляются, и никто не пикнет. Кто-то помрет, ну что ж: лес рубят – щепки летят. Неизбежные жертвы на пути к счастью.

Глория поморщилась – неприятная судорога в животе.

Вальдемар Хасслер не сводил с нее умных, страдающих глаз.