Зверь осторожно подобрал с доверчиво протянутых ладоней обвисшими губами, не поймавшими бы теперь даже мышки, последние крохи и долго держал в пасти, не смея проглотить и не зная, как решить задачу, у которой давно нет правильного ответа…

– А теперь посиди смирно, – не обращая внимания на недовольно встопорщившиеся усы зверя, Тин так же смело положил руки на его лобастую голову. – Юна, присматривай за дверью. Если услышишь шум – свистни.

– Я её лучше запру… – Занийка уже сняла с пояса моток верёвки и, умело привязав к ручке, начала приматывать к торчащему неподалёку крепкому крюку, взывающему у землянина своим расположением нехорошие подозрения.

Всего в одном шаге от места, до которого достаёт цепь мангура… наверняка сюда для устрашения приводят самых непокорных… и привязывают их именно вот к этому крюку. Целитель сердито засопел, представив бьющихся в панике девчонок, и постарался на время отбросить все посторонние мысли, но сначала пообещал себе обязательно разобраться с этими фашистами, как только выберется отсюда.

А затем плотнее прижал ладони к голове мангура, щедро делясь с ним энергией, и притих, даже глаза закрыл, пытаясь как можно более ярко представить те изменения, которые должны были произойти в организме верта с помощью чужой силы. Ну, сначала, разумеется, общее укрепление организма, регенерация языка и новые зубы… а куда же зверю без зубов?

– Тина… – встревоженный шёпот раздался совсем рядом, тёплая ладошка осторожно потрогала щеку целителя, – тебе плохо?

– Нет… – так же еле слышно выдохнул Костик, – я работаю… но скоро закончу и положу его спать… а ты не умеешь открывать замки?

– Попробую… – неуверенно пробормотала Юнхиола и полезла в поясной карман, где прятала нужные в путешествии мелкие предметы, ножнички, шило, крючки.

Разумеется, отец с Гервальдом учили её и такому полезному умению, как взлом запоров, но тогда у Юны в кошеле лежали специальные отмычки, сделанные лучшим мастером Зании. Где сейчас тот кошель… лучше не вспоминать. Но попытаться всё же стоит… вряд ли грубоватый на вид замок окажется особо сложным, хотя от жрецов можно ожидать любого подвоха. Недаром же отец всегда говорил: жрецам и конокрадам верят лишь дураки и святые.

Несколько минут пленницы молча занимались каждая своим делом, а мангур терпеливо изображал плюшевую игрушку особо крупного размера и только время от времени переводил глаза с одной сокамерницы на другую. Его разбуженная память постепенно вытаскивала из неведомых закутков одно яркое воспоминание за другим, и теперь зверь знал, что когда-то мать звала его Громом, за раскатистый, полный угрозы рык. Потом мать куда-то пропала… и зверь тихонько заскулил, начиная понимать, каким образом в его памяти мог образоваться такой странный провал. Куда делись крепкие клыки и удобный язык, он вспомнил минутой раньше и ощутил шевельнувшуюся в груди болезненную ненависть. Поймавшим зверя магам не удалось полностью отключить его ощущения, нет в этом мире такого средства, и Гром помнил каждое прикосновение железа и каждый приносящий нестерпимую муку рывок.

– Тина! – обернувшись, с гордостью помахала перед собой снятым замком Юнхиола и прикусила язык: напарница сидела с закрытыми глазами, опершись на стену и её лицо было странно равнодушно, как у спящего. – Тьма! Похоже, она всю силу растратила!

Мангур виновато вздохнул, девушка израсходовала энергию вовсе не сама, это он, ощутив давно забытое тепло струящейся по телу силы, не удержался, потянул струйку… и – не рассчитал. Зато теперь сможет сам усилить собственную регенерацию, для этого нужно всего лишь снять заслоны, перекрывающие природные каналы силы. И Гром немедленно этим занялся, направил большую часть энергии в те участки своего позвоночника, где колдун, занимающийся продажей мангуров, когда-то вставил шпильки из заговорённого серебра.

Подлое приспособление не только не давало мангуру пользоваться магией, но и ограничивало его движения, превращая в полупарализованного калеку.

Энергия постепенно нагревала серебро, но ни жара, ни боли мангур пока не ощущал, хотя и знал: обойтись без этого «удовольствия» не удастся. И заранее был готов к любым мукам, захлёбываясь в предвкушении ни с чем не сравнимого ощущения свободы, абсолютно полной независимости, какую когда-то в молодости Гром умел ценить далеко не так, как подобает.

Он не умел, просыпаясь на рассвете, наслаждаться прохладой и свежестью утреннего ветерка, восхищаться сверканием капелек росы на бутонах, травинках и паутине, не умел замирать от восторга, оказавшись на краю нависшего над цветущей долиной утёса. Не любил играть лапой с серебряными нитями ручьёв, предпочитая гоняться не за яркими мальками, а за шустрыми тушканчиками. И всегда злился на дождливую и ветреную погоду, совершенно не понимая сородичей, игриво ловивших улетающие листья и с удовольствием слизывавших с морды пахнущую грозой воду.

Глупец… если бы он мог представить, как будет тосковать по всему этому, сидя в камере, лишённой малейшего источника света, когда даже слабое свечение ламп из внезапно распахнувшейся двери ослепляет на несколько долгих мгновений. Как истово станет мечтать о прохладном дожде в жаркие летние дни, когда духота заполняет каждую щель сооружения, которое его почти угасшее внутреннее чутьё видит огромным, как лабиринт облюбованных вертами пещер в древних горах Зании.

Первая шпилька внезапно вонзилась раскалённым ножом в позвонок чуть выше основания хвоста, и дёрнувшийся от неожиданности Гром тонко заскулил, но тут же спохватился и накрепко стиснул начинавшие чесаться челюсти.

– Не волнуйся… – по-своему поняла этот стон та девчонка, которая сняла с верта цепь, – с ним всё будет хорошо… я накапала драконьей крови. А… ты ведь не знаешь… Тин парень… но когда переходил сюда из своего мира, получил женское тело… случайно, разумеется. Теперь он хочет стать самим собой… но это секрет.

Рассказывая мангуру эти удивительные вещи, пленница понемногу подтаскивала подружку к скамейке, протянув у неё под мышками снятый с себя ремень. Тащить ей явно было тяжело, но упрямая девчонка не сдавалась и, только дотащив безжизненное тело до места, шлёпнулась на несколько минут возле на чёрную от времени и въевшейся грязи доску. А немного посидев, снова взялась за целительницу, и теперь её задача была ещё труднее – поднять спутницу на скамью.

Понаблюдав за её бесплодными попытками, мангур огорчённо фыркнул. Как ни тяжело ещё ему двигаться, придётся отправиться на помощь. Камера, специально выбранная когда-то с таким расчётом, чтобы зверь и наказанные послушницы сидели по своим углам, напоминала отрезок широкого коридора, как оказалось, зверь откуда-то знал названия всех частей строений и вещей, какими пользовались лишь люди, но ни в коей мере не мангуры. Жаль только, это знание не могло хоть немного помочь ему преодолеть чуть больше десятка нормальных человеческих шагов.

И Гром просто пополз, ненадолго замирая на месте каждый раз, как из очередного узлового позвонка, попутно раскаляясь, выскальзывала серебряная заглушка. Стискивать постепенно разбухающие челюсти, где отчаянная целительница умудрилась пробудить память о росших там когда-то зубах и запустить процесс их восстановления, мангур теперь боялся. И в этом снова было повинно постепенно проясняющееся сознание, подсказывающее, как хрупки и подвержены деформации ещё мягкие капсулы с будущими клыками. Эти не свойственные обычным зверям слова, капсула, портал, регенерация… и многие другие тоже щедро расцветали в пробуждающемся от многолетней спячки мозгу верта и заставляли с каждой минутой всё яростнее ненавидеть тех, кто превратил совершенное существо, каким он был когда-то, в тупого и жалкого монстра.