Звонок Каролиса Лиздейки поначалу казался приятным сюрпризом. Обычно Пранас встречался с друзьями детства во время ежегодных двухнедельных визитов к родителям. В это время они собирались – раз или два – делились новостями, анекдотами, выпивали – и расходились, довольные встречей. И до следующего года все вильнюсские связи исчезали из жизни Пранаса – и это не казалось странным, и связи от этого не становились недостаточно глубокими. Просто – у всех свои жизни, разные. У него – такая. Поэтому внеурочный звонок К-1 был в равной мере неожиданным и приятным. В отличие от самого разговора. Сначала Пранас не поверил Лиздейке. Потом усомнился в его психическом здоровье. Наконец, отказался, причём отказался в резкой, если не сказать грубой, форме, удивив, в первую очередь, самого себя. Он, к тому времени, и думать забыл о своих подростковых комплексах и, остыв, искренне печалился, что так разругался с другом. Звонить чтобы извиниться, конечно, не стал, но звонку от другого литовского друга несколько дней спустя обрадовался в первую очередь именно как возможности принести извинения.

– Здорово, Толстый! Рад слышать!

– Привет, детка! Как ты там, совсем уже ополонился?

– Litwo! Ojczyzno moja37!.. – Пранас спрятался от ответа за классиком. – А ты как, бизнес цветет и пахнет?

– Ну, без польских сантехников пока обхожусь во всяком случае…. – Довидас добродушно хохотнул. – Слушай, а что ты там по поводу предложения Каролиса надумал? А то он говорит, так от тебя окончательного ответа и не получил…

Не получил, значит? Пранас вздохнул:

– Извинись перед ним за меня, пожалуйста. Я тогда вспылил, сам не знаю чего… Правда, мне казалось, что я ответил.

– Да? Подожди секунду… – какое-то время голос Толстого звучал невнятно, как будто он разговаривал с кем-то другим, прикрыв микрофон телефона рукой. Потом чёткость вернулась. – Не, детка, ну ты что? Разве «Нет, и слушать ни о чем не хочу» – это ответ? Это истерика, у меня так клиенты кричат, когда я им геотермические котельни предлагаю ставить… Причем потом соглашаются, да. Потому что выгодно. Вот и ты, я думаю, уже должен был о своей выгоде додуматься, правда?

– Не – отрезал Пранас. Потом неуверенно спросил. – И в чем тут моя выгода, по-твоему?

– Ну, как же, – голос Толстого стал прерываться, как будто говорящий вдруг начал двигаться. – Смотри, во-первых, когда ещё нам удастся такой компанией собраться – так, чтобы не попить вечерок, а на самом деле? А тут почти все наши – ты, я, Два Ка, AWP… Во-вторых… О, здорово, Витукас, сто лет! Я потом подойду, ага… – со стороны Толстого раздался характерный щелчок зажигалки. – Извини, знакомого встретил… Ну, как знакомого – работал у меня. Чуть ли ни с самого начала. Хорошо работал, считай вместе фирму поднимали… Потом пришлось уволить…

– Чего так? – вежливо поинтересовался Пранас. – Пил?

– Что за стереотипы! – делано возмутился Толстый. – Как сантехник, так сразу «пил»! Не пил он! Правда, близко был к этому, это да…

– Так что тогда? – теперь уже Пранас на самом деле заинтересовался.

– А, несчастен он был, – Толстый шумно выпустил дым. – Вот, знаешь, как глупо бывает: хорош человек в своем деле, по-настоящему хорош, но при этом несчастлив. Из-за фигни какой-нибудь. У Витукаса, например, с отцом недопонимание было. У него отец – свадебный музыкант, и всю жизнь мечтал, что Витукас по-настоящему в музыку пойдёт. В музыкалку его отдавал, в консерваторию… А тот – музыкальную школу ещё окончил, ибо под родительским присмотром, а консерваторию бросил. Потом ко мне прибился, я тогда всех подряд брал, лишь бы желание работать было, со временем разряд получил… Ну а потом, вот – скучнеть начал. Гложет что-то человека, а что – непонятно. Ну, ему непонятно, я-то умный, я сразу понял. Раз с ним поговорил, два – не, ни в какую. Пришлось звать, официально увольнять… Я ему на прощание так и сказал: «Давай, восстановись там, сколько тебе осталось – год, два? Доучись, посмотри-понюхай, может, понравится – а нет, так я тебя всегда назад приму»… Он меня обматерил тогда, даже судом грозился… – Толстый засмеялся, но подавившись дымом закашлялся. Лубинас терпеливо ждал продолжения. – Ну и что ты думаешь? Этот сучёнок на самом деле восстановился, но сразу же как доучился – открыл свою фирму. «Мелодии труб», блин. А он же всех моих клиентов знает, у половины постоянных – именно он все всегда монтировал… Вырастил конкурента, блин… – Толстый замолчал. Некоторое время в трубке было тихо, только слышались шумные выдохи. – Ну, вот, короче, я говорю – зря ты отказываешься. Приезжай хотя бы на эти типа «сборы» – «смотрины», что тут будут. Поиграем, развеемся, не захочешь оставаться – поедешь к себе, в чем проблема? А захочешь – так этот турнир в Южной Америке неделю длится, что тебе – неделю отпуска не дадут, что ли? Весело будет!..

Пранас прокашлялся. В основном, чтобы выгадать время для ответа, но отвечать не пришлось. Снова заговорил Толстый.

– Слушай, мне тут этот горе-конкурент сигнализирует. Бизнес есть бизнес, детка, мне идти надо… В общем, я Каролису скажу, чтобы он тебе всю инфу по мылу прислал, ладно? Бывай тогда, до встречи…

– До встречи… – только и успел сказать ошарашенный потоком речи Довидаса Внук.

Толстый, отключив телефон, вышел из курилки. С тех пор, как начались все эти антитабачные нововведения, курить внутри торговых центров было настоящей мукой. В одних приходилось спускаться на два этажа и выходить на улицу, в других, как в «Панораме», курильщикам хотя и отводилось специальное помещение на одном этаже с барами и кафе, но находится в том помещении было противно. Маленькая, душная комната, вечно переполненная, вечно задымленная.

– Я тут подумываю, может, в связи с будущей спортивной карьерой, курить бросить? – он вернулся к столу. – Хотя тренерам вроде не обязательно… А вот тебе, Демон, крайне рекомендую. – Толстый сел. – Запишите Внука, я думаю, он приедет.

Май выдался суетным. Лиздейка не первый год работал в сфере организации и обслуживания спортивных событий, но для проблем, с которыми приходилось сталкиваться в этот раз, его опыт подходил мало. Каролис терялся, получая ответы на разосланное всем участникам команды сообщение: «Смотр команды состоится двадцать девятого мая, во вторник – нам нужно собраться хотя бы за неделю до этого». «Слушай, я тут смотрел билеты – мне дешевле всего получается лететь двадцать седьмого в Каунас. Это же не страшно? Ну, или я могу прибыть двадцать пятого, но тогда только в Ригу, меня нужно будет встретить. Дай знать поскорее…» – Заяц был первым спортсменом на памяти К-1, рассчитывающий время и маршрут своего прибытия на подобное мероприятие, исходя из расценок и расписания бюджетных авиалиний. Но даже это меркло в сравнении с ответом «Дворняг». «Боимся не доследить за Шмелём, в Вильнюсе его к решётке не пристегнёшь – столица, как никак. Будем двадцать шестого утром». Про Шмеля ему объяснил Кость: младший Огнев, запомнившийся Лиздейке по «Стритбаскету-2000» как невероятно талантливый подросток, уже в две тысячи втором году попал в поле зрения полиции в связи с распространением наркотиков. По словам Кости, это было что-то вроде подросткового бунта – его родной брат тогда уже уехал учиться в Вильнюс, а «названные братья», видимо, старались не впутывать «младшего» в свои дела. Плохая компания, попытки доказать собственную крутость, уличное воспитание – в начале две тысячи третьего заляпанное блевотой подобранное с кафеля школьного туалета тело Шмеля увезли на Скорой – и через неделю опекун несовершеннолетнего Миши Огнева Дмитрий забрал из школы документы брата. В криминальных сводках после этого Михаил Огнев не фигурировал, чередуя периоды безработного существования с работами чернорабочим на многочисленных вильнюсских стройках, но зато несколько раз его фамилия попадала в документы вильнюсского приёмного покоя. Так что, несмотря на заверения Демона, сомнения по поводу этого участника команды у Лиздейки оставались – не о «пропить» шла речь. И намек на «решётки» оптимизма не добавлял.