Сил пока хватало, хотя запасы продовольствия таяли. Но в январе стал лед на Дороге жизни, прибавили норму хлеба. Шестнадцатого февраля впервые с начала блокады по карточкам дали настоящее мясо — мороженую говядину и свинину. Конечно, это были крохи, но сколько жизней они спасли. Двадцать третьего февраля норму выдачи хлеба увеличили еще раз. Четыреста граммов детям и иждивенцам, шестьсот граммов в сутки рабочим! Это было счастье.

Его запасы закончились в марте, но ему было все равно. Теперь он был как все, со всеми. Холод не отступал. За эту бесконечную зиму он сжег большую часть мебели, потом стал таскать мебель из опустевших квартир. Спал он теперь в обнимку с маленькой буржуйкой.

В начале марта эвакуировали университет. Он не поехал. Он должен караулить Ах Пуча, спасать людей и гибнущие полотна. Даже в апреле холода не отступили. Никогда в жизни Николай так страстно не желал тепла. С тоской он вспоминал жаркое солнце Африки, сухой зной, колышущееся на горизонте марево, раскаленные пески. А еще жаркую влагу джунглей, пышную одуряющую зелень, тепло, свет. Но вокруг были ледяная стужа, подступающие к самым окнам сугробы и промерзшие до основания дома, которые уже невозможно будет согреть. Никогда.

Ноги, руки, пальцы отказывались шевелиться. Он не мог себя заставить раздеться, да и зачем? Лицо стало похоже на обтянутый кожей череп, кожа вокруг рта потемнела, передние зубы торчали. Но мозг работал ясно.

Он продолжал свое дело. Правда, теперь он не отходил далеко от дома, не было сил. Весеннее солнце не согревало, а отнимало последнее. Двигаться по узкому, протоптанному в сугробе тоннелю было почти невозможно — болели глаза. Холод сковал не только дома, он шел уже изнутри. Вечная зима, ледяные сердца, как в сказке Андерсена. Когда-то он ее любил.

Лето пришло, когда ждать его уже не было сил. Николай распахивал все окна, а сам выбирался на улицу и сидел, прислонившись к гранитному столбу, который с незапамятных времен защищал стены от выезжающих во двор экипажей. Камень прогревался медленно, по ночам было все равно холодно. Николаю казалось, что он никогда не сможет снять пальто, размотать шарф.

Как до неузнаваемости изменился за год его город! Руины, руины, женщины и старики разбирают завалы, копаются на грядках. Почти нет мужчин. Огороды возле Исаакия, в Михайловском саду, под стеной Петропавловской крепости, на Марсовом поле, на набережных и во дворах. Огороды в садике у Никольского собора. Отец Феодосий не пережил блокадную зиму, и Николай, копая грядки, с болью в сердце вспоминал духовного наставника и корил себя, что не пришел, не спас, не уберег.

В городе заработали кинотеатры, в августе открылась филармония. Николай не мог туда ходить. Пробовал, но не смог. Смотрел на экран, а думал о маленькой Наташе и Лене Вихрове, которые никогда уже не увидят этот фильм. Мысль об этих детях не давала покоя. Он с отвращением вспоминал тушенку, которую ел за плотно закрытой дверью, когда этажом выше угасал ребенок, когда в соседней парадной умирала семья Вихровых. Эти дети не дождались тепла, и в этом его вина. Что он скажет сыну, когда тот узнает, что его друг погиб?

Эта мысль стала навязчивой. Николай еще больше замкнулся. Он по-прежнему собирал свою блокадную коллекцию, пытался спасти от налетов людей из уцелевших домов, работал на огороде, разбирал завалы. Он делал что мог, а душа его рыдала день и ночь, и совесть терзала, не оставляя в покое ни на секунду.

Санкт-Петербург, 2016 год

Юридическая контора «Кони и сыновья» не так давно отпраздновала стодвадцатилетний юбилей. Конечно, деятельность ее как частной фирмы на некоторое время прерывалась в силу известных исторических обстоятельств. Но члены семейства Кони при любой власти продолжали служить поверенными, адвокатами, нотариусами. Как ни удивительно, им удалось сохранить клиентов, чьи предки доверяли им ведение своих дел еще в начале прошлого столетия. Таких было немного, ими дорожили. В их число входило семейство Барановских.

Сегодня был важный день — оглашали завещание Владислава Барановского. По этому случаю контора была закрыта для посетителей. Федор Григорьевич Кони, упитанный, седовласый, старший из ныне практикующих членов семьи, не спеша просматривал бумаги, готовясь к предстоящей встрече. Негромкий стук в дверь оторвал его от этого занятия. Он с недоумением посмотрел на секретаршу.

— В чем дело, Нина Алексеевна?

— К вам посетительница.

— Я, кажется, просил отменить все встречи и закрыть на сегодня офис?

— Да, я так и поступила. Но эта дама утверждает, что она наследница Владислава Барановского и хочет переговорить с вами до встречи с остальным семейством.

— Наследница? — нахмурился адвокат. — Сколько же ей лет?

— Не меньше шестидесяти. Производит впечатление вменяемой. Одета аккуратно, не вызывающе и не вульгарно. Представилась как Дмитриева Алла Яковлевна.

— Ладно, зовите, гадание здесь все равно не поможет. Послушаем, что скажет госпожа Дмитриева.

На пороге появилась невысокая пожилая дама с темными кудрями, яркими губами и объемным бюстом. Решительным шагом дама пересекла кабинет и устроилась в кресле для посетителей.

— Разрешите представиться: Алла Яковлевна Дмитриева, в девичестве Симановская, единокровная сестра покойного Владислава Юрьевича Барановского. Вот мои документы.

Федору Григорьевичу понадобилась изрядная выдержка, чтобы не выдать удивления. Он бесстрастно подтянул к себе паспорт гостьи и пластиковую папку и принялся молча изучать документы.

— Итак, — он отложил последний лист, — вы утверждаете, что являетесь незаконнорожденной дочерью покойного Юрия Барановского?

— Совершенно верно. — Дама с достоинством кивнула.

— Что ж, думаю, вы понимаете, что свои права как наследницы вам придется доказывать в суде. Собранные вами документы не являются бесспорным доказательством родства. С учетом того, сколько лет прошло со дня смерти Юрия Барановского, у судьи возникнет закономерный вопрос, почему вы так долго ждали и не заявили о своих правах сразу.

— Я не знала о связывающем нас родстве. Мать открыла мне тайну только после смерти Якова Симановского. Она не хотела разрушать семью и боялась скандала. А что касается судебных разбирательств, у меня уже имеется адвокат, и если мы не сумеем договориться по-хорошему, я немедленно подам исковое заявление. — Глаза гостьи сверкнули. — Я прекрасно знаю, о каком наследстве идет речь, и буду за него бороться ради дочери и внучки.

— Позвольте узнать имя вашего адвоката?

— Даниил Зиновьевич Личкус. — Алла Дмитриева с трудом сдерживала самодовольство.

— Поздравляю, очень хороший специалист, — кивнул Кони. — Что ж, благодарю за визит. Обязательно поставлю своих клиентов в известность о ваших притязаниях.

Очевидно, такая спокойная реакция ее несколько разочаровала, однако она сумела справиться с собой и достойно удалиться.