никакой платы, лишь за ближних просила. А еще за то спаси тя, что показала мне вот токмо что, – смотрел и сурово, и нежно.

– Что ж показала-то? – прошептала изумленно.

– А то, что боярского в тебе больше, чем в ином мужике. И несешь себя достойно, и не считаешь зазорным повиниться, коль виноватая. Кто, кто, а я твой норов выучил. Знаю, как нелегко тебе слова такие дались и поклон низкий, – сказал с душой, сердечно, а она поняла.

Зарделась, растерялась и отступила от боярича, а он за рукав ее ухватил и к себе потянул.

– Еленка, ты ведь с разумом, не кура какая, и иным девкам не чета, так размысли, что тебе тут делать? Лавр вырастет, в силу войдет, примет на себя дела, заботы. А ты? В терему сидеть перестаркой? Ты и брата-то видеть будешь всего ничего, а уж когда у него своя семья заведется, так и навовсе заходить перестанет. Ужель такая доля тебе заказана? – говорил, сбивался, голосом дрожал.

Она глаза распахнула широко, будто никак разуметь не могла, о чем он ей говорит сей миг.

– Власий, не пойму я… – попыталась отойти, а он еще крепче сжал ее плечо, еще ближе к себе притянул. – Ты, о чем говоришь-то? Ведь решена участь моя. В скиту я, иль не видишь? Опричь брата. Обратной дороги нет. Токмо в Зотово и лишь по воле Лавра, боярина будущего.

– Ой, ли? – говорил, а сам смотрел в глаза синие, блескучие, да тонул в них, как тонет кутёнок малый в глубоком омуте. – Только слово молви, сей миг увезу тебя.

Сказал и дышать перестал: ждал ответа от гордячки и сварливицы. А она и вовсе такой не смотрелась! Взгляд испуганный, не верящий, а промеж всего еще и печаль в нем взвилась на малый миг, да осела, словно пыль на дороге в сухой день.

– Не молчи ты, Христом богом прошу. Ответь, Елена… – голос тряский, да такой, какого сам Влас за собой и не помнил.

– Ты…как…зачем? Власий, куда? – слова сыпались, что горох.

– А то не знаешь, куда, – тянул к себе синеглазую, едва держал себя, чтоб не качнутся к ней, не поцеловать румяные губы.

– Ты шутишь, не инако, – прошептала еле слышно. – Зачем я тебе? Если б не знала, что золото ты так мало ценишь, разумела бы, что за сундук мой. А так-то что? Ведь норов мой знаешь и едва терпишь. Из-за красы? Так нет ее, не одарил бог.

Влас и слушал, и не слышал. Одно разумел – стережется чего-то, не верит. Хотел уж залиться соловьем, но знал, что пустых слов она не примет, а потому и сказал правду:

– Краше не бывает. Уж сколь дён не думаю ни о чем, кроме тебя, Елена. Знал бы, что так будет, никуда бы не отпустил. Ни в скит, ни к богу, ни к чёрту.

Сказал, как в омут ухнул. А ответом ее молчание, да звонкий щебет малых птах на тоненькой рябине.

Глава 18

– Влас, ты что такое говоришь? – дернулась Еленка, но пойди вырвись: рука крепкая вцепилась намертво в плечо. – Пусти.

Он не послушал, дернул на себя, в глаза смотреть заставил.

– Елена, вдругоряд прошу, размысли, – жёг взглядом. – Не люб тебе? Что ж, насильно мил не будешь. Но со мной тебе жизнь, а здесь погибель. Пойми, глупая, услышь меня. За меня пойдешь, так я воли дам, сколь смогу. Но не бездумной, не заполошной. Врать не стану, Елена, многое и по моему слову будешь исполнять. Таков уряд, и супротив не пойду. Вздохнешь, власть в дому заберешь в свои руки. Подмогой будешь и мне, а вместе с тем и Лавру. Сама знаешь, соседи. Так вместе и обороняться станем. Мое дело сеча, твое – уклад. С такой хозяйкой в доме спокоен буду. Ты сможешь. Кто ж, как не ты?

Елена, может, и хотела стряхнуть руки его крепкие, отступить на шаг, а то и вовсе уйти, но взгляд его блесткий и горячий не пускал. Стояла, смотрела в глаза его светлые и слов найти не умела.

– Очнись, Елена, – крепче пальцы сжал на ее плечах, а потом замер. – И не смотри ты так, ведь сердце рвешь. Что мне делать-то с тобой? Силком увозить? Или зацеловать до изумления, чтоб себя забыла, и сама за мной пошла?

И склонился к ней, будто тянул кто. А Еленка сжалась, испугалась чего-то и руками в грудь его уперлась.

– Пусти! Пусти, Влас! – вывернулась змейкой проворной и отскочила от парня. – Сам не знаешь, что говоришь. С чего ты взял, что смогу? Откуда знаешь, что норов мой не будет помехой тебе? Сам себе врешь, и меня за собой тянешь. Как любить-то меня? За что? Чай не пава, не разумница…Получше меня есть…

Сей миг припомнила Павла Разгадова, любовь свою первую и печальную, голову опустила и уставилась на сугроб: слезы прятала от боярича.

– Погоди ка… – Голос его изумленный заставил Елену вздрогнуть. – Ты мне отлуп даешь? И не потому, что не люб, а через то, что обо мне печешься?

Она и рассердилась. А все с того, что угадал ее мысли.

– Еще чего?! Вот токмо о том и думаю. Не люб, не пекусь. Ступай, куда шел, – брови свела к переносью.

– Так к тебе и шел. За себя звать. Вот и пришел… – Влас сам прищурился. – Еленка, вот все у тебя не как у людей. Ты ответь, противен тебе?

Ей бы соврать, мол, противен, а не смогла отчего-то. Промолчала, но отвернулась и косу за спину перекинула до того горделиво, что словами не передать.

– И как тебя понять? Чего молчишь-то? Изгаляешься? – теперь и Влас осерчал.

– А как хочешь, так и понимай. Не пойду за тебя. Ты сейчас уж дюже сладко поешь, а как в дом приведешь, так и … – себя сдержала, дурного слова не молвила. – Власий, я ведь камнем тяжким на твоей шее повисну. Опостылею скоро. Так зачем тебе такой хомут на шею?

– Вона как, – он