Я раздражена. И может, если бы я не была раздражена, то так быстро не пришла бы к этому решению. Но, просидев целый день в комнате, я чувствую нетерпение. У меня ноют ушибы на лице. Я не выспалась и, честно говоря, все еще голодна.

И тогда я начинаю петь. Глубокую, успокаивающую мелодию. Напевая ее, я чувствую, как все мое тело вибрирует от энергии. Я ощущаю кожей каждый уголок комнаты. Чувствую, как звук моей песни отражается от деревянных панелей, тонет в простынях, доходит до ушей Райдена.

Он подходит ближе, стараясь лучше расслышать мелодию. Чтобы побаловать его, я сама иду ему навстречу. Взяв его за руку, я веду его к постели. Поддавшись моему воздействию, он следует за мной. Я знаю, чего Райден хочет в жизни. Любви и принятия. Я мысленно вплетаю это в свою песню и приказываю ему уснуть и забыть, что он слышал ее.

Ему ничего не остается, кроме как подчиниться.

Я чувствую зов океана. После этой песни я всегда его чувствую. Болит грудь. Внутри печет, и мне хочется нырнуть в прохладную воду, где жар утихнет, а моя душа успокоится. Сила океана нужна мне не для выживания, а только для того, чтобы снова наполнить мою песню, укрепить ту часть моей сущности, которую я стараюсь ото всех прятать. Но восполнение моих способностей имеет свои последствия. Другая часть меня пытается взять верх, а я не могу себе этого позволить, пока не выполню свою задачу.

По большей части я – человек. Но, позволяя себе пользоваться даром, который передала мне мать, я становлюсь другой. И каждый раз, когда я должна снова подавить это в себе, что-то внутри меня умирает.

Еще до рассвета я тихонько возвращаюсь в комнату Райдена. Нужно положить ключ от комнаты ему в карман.

Но Райден, застонав, садится в постели. Я быстро шмыгаю от двери к столу и сажусь на стул.

– Что случилось? – спрашивает он, поднимая руку к голове.

– У тебя болит голова? – спрашиваю я. – Ты так стонал во сне.

– Нет, она не болит. Она как-то…

Я уже много раз пела людям эту песню. Те, кому я оставляла воспоминания об этом опыте, пытались описать мне свои ощущения. Говорили, что это эйфория. Счастье и удовольствие одновременно. Когда я усыпляла их, они всю ночь видели во сне меня. Когда я была ребенком, немногие позволяли мне пробовать на них действие этой песни. Но я все равно пробовала. Конечно, пытаться самой – это совсем не то же самое, что учиться у мамы, если бы она была рядом. Отцу со временем удалось скрыть мои способности ото всех, кроме немногих избранных. Он не хотел, чтобы конкуренты знали, какой силой я обладаю. Одного боевого искусства было вполне достаточно, чтобы считать меня опасным противником. А еще и быть при этом наполовину сиреной – это уже смертельно опасно.

– Что она? – спрашиваю я.

– Ничего, – быстро отвечает он.

Он снова в своих мыслях, воспоминаниях о снах. Пробуждаясь, мои жертвы всегда немного теряются.

Хотя смотреть на Райдена, копающегося в своих мыслях, довольно забавно, мне нужно поскорее вернуть ключ так, чтобы он не заметил.

– Ты хорошо спал? – спрашиваю я. – Снились хорошие сны?

Я знаю, что он видел во сне меня, но что именно ему снилось, мне неизвестно.

Разумеется, я не жду, что он честно все расскажет.

Еще пару секунд он выглядит совершенно сбитым с толку. А потом, по-видимому, собирается с мыслями.

– Да. Что произошло вчера? Я не могу…

Я строго смотрю на него:

– Ты вчера выпил?

Он спускает босые ноги на пол.

– Я не так уж часто пью. Никогда не выпиваю столько, чтобы опьянеть. Особенно когда слежу за тобой.

– Но ты не помнишь, как мы провели эту ночь? – Я стараюсь соображать быстро. Необходимо избавиться от этого ключа. Нужно найти предлог подойти к нему вплотную.

– Как мы провели эту ночь? – Райден ошарашенно смотрит на меня.

Я сажусь ему на колени, устраиваюсь поудобнее и обвиваю руками его шею. Райден застывает на месте.

– Ты правда ничего не помнишь? – соблазнительно шепчу я ему в ухо.

Мои руки лежат на его плечах. Я опускаю одну ладонь ему на грудь. Он твердый, как камень, но кожа у него гладкая и теплая. Поглаживая ее, я опускаю руку до талии и незаметным движением роняю ключ в карман его бриджей.

Это то же самое, что и воровство, только наоборот.

Райден вздыхает и кладет руки мне на бедра.

– Может быть, ты мне напомнишь?

Мои ладони скользят вниз по его рукам, и наши пальцы сплетаются.

– Было кое-что такое.

– Ммм…

– И вот такое.

Я нежно прижимаюсь губами к его губам. Он так же нежно возвращает мне поцелуй.

– А что было потом? – шепчет он, когда я отрываюсь от его рта и провожу губами по его уху.

– Потом… – Я на миг замираю и еще плотнее прижимаюсь к нему. – Ты обещал помочь мне сбежать с корабля.

Он берет меня за плечи и отклоняет, словно собираясь уложить на кровать. Затем отпускает, и с мягким «пум» я падаю на простыни.

– Думаю, это бы я запомнил, – говорит он, забрасывая мои ноги на кровать.

– Не волнуйся, – успокаиваю я, – думаю, скоро ты все вспомнишь.

– А пока меня ждет Драксен.

Он подходит к гардеробу и, недовольно ворча, принимается рыться в куче сваленных на полу вещей.

Найдя то, что искал – пару бриджей, – он начинает стягивать свои, наблюдая мою реакцию.

– Прекрати, – говорю я, отвернувшись.

Он тихо смеется.

Надо было сидеть спокойно и не отворачиваться. Если бы я просто пожала плечами, словно меня это нисколько не волнует, Райден бы так не веселился. Он переодевался бы в любом другом месте, я в этом уверена. Но это началось так внезапно, что я не была готова к своей реакции. А теперь уже ничего не поделаешь.

– Ты все время сидишь в этой комнате, – говорит он, – так где же я, по-твоему, могу переодеться в чистую одежду?

– Иди натягивать штаны в каюту Драксена! – выпаливаю я.

– Что в этом веселого?

Я сердито хмыкаю, ожидая, пока он закончит одеваться. Слышно, как шуршит одежда, звенит пряжка ремня, топают по полу щегольские новые сапоги, а я жду, когда все это стихнет.

Я так внимательно прислушиваюсь, что даже не замечаю, как стук сапог приближается, пока не чувствую его руку внизу спины.

Он склоняется к моему уху:

– Уже можно смотреть, Алоса.

Легко проведя губами по моему виску, он уходит.

И только после его ухода, расслабленно обмякнув на кровати, я осознаю, насколько все это время была напряжена.