В этих условиях поток немецких денег разного происхождения, пока Ленин находился в Гельсингфорсе, был направлен прямо в Петроград «для предприятия товарища Троцкого»[3132], который мог сразу использовать эти средства по назначению как технический руководитель военного мятежа.

Ленин, должно быть, 24 сентября получил от Людендорфа настоятельные указания в ультимативной форме «Теперь или никогда!» — эта формулировка отныне красной нитью проходила через его споры с большевистским ЦК по вопросу о скорейшем восстании, осуждалась Каменевым, критиковавшим октябрьские планы, как недопустимая и вредная и дословно повторена Зиновьевым в его книге «Ленин»[3133]. Требование срочно сделать что-то для спасения Людендорфа возложило на Ленина гигантский груз. Чудовищное давление повергло его в состояние настоящей одержимости восстанием, которая неприятно удивляла посвященных товарищей, а непосвященным казалась болезненной «навязчивой идеей»[3134]. В результате большинство видных петроградских партийных деятелей от Ленина отошло, предоставив ему нести бремя срочного развязывания восстания в одиночку.

На следующий день после указаний от Людендорфа, 25 сентября, он впервые решил заговорить с товарищами в Петрограде и Москве о необходимости немедленного взятия власти. Письмо членам ЦК, а также Петроградского и Московского комитетов РСДРП(б) он писал два дня, мучительно подыскивая формулировки, которые доказывали бы, что большевики должны взять власть именно теперь[3135]. Как нельзя более подходящим аргументом Ленину показался маневр Людендорфа с целью введения в заблуждение российской общественности. Он совершенно серьезно утверждал, что час пробил, ибо правительство Керенского уже готовится сдать Петроград немцам! Ленин знал, что это неправда: Керенский подумывал о временной эвакуации правительственных учреждений в Москву и переводе ключевых промышленных предприятий вглубь страны (по рекомендации своих экспертов от 5 октября он 6 октября публично объявил об этом), но никогда не допускал мысли о сдаче Петрограда без боя. Напротив, на громкое возмущение бюро ВЦИК по поводу планов переезда правительства он в тот же день ответил извещением об отсрочке этого мероприятия на месяц, а затем вовсе от него отказался. Тем не менее Ленин использовал организованное Людендорфом военное давление против собственных товарищей, чтобы вынудить их к немедленным действиям: «Почему должны власть взять именно теперь большевики? Потому, что предстоящая отдача Питера сделает наши шансы во сто раз худшими. А отдаче Питера при армии с Керенским и Ково главе мы помешать не в силах [курсив в тексте. — Е. И. Ф.]». Хорошо сознавая, что ВК будет и дальше держать свой «дамоклов меч», он обманывал товарищей, чтобы добиться их согласия. В этом намеренном обмане он пошел еще дальше, уверяя, будто большевикам нельзя «ждать» Учредительного собрания, «ибо той же отдачей Питера Керенский и Ковсегда могут сорвать его»! Только, мол, большевистская партия, взяв власть, сможет гарантировать созыв Учредительного собрания и доказать, что другие партии его затягивали. Третьим средством давления ему послужила высосанная из пальца грубая ложь, будто только быстрые действия позволят большевикам помешать «сепаратному миру между английскими и немецкими империалистами»[3136].

После таких призывов к действию автор — со ссылкой на «слова Маркса»[3137] «восстание есть искусство» — изложил свои директивы по захвату власти:

1. Сначала нужно сделать ясной для партии «задачу»: «на очередь дня поставить вооруженное восстание в Питере и в Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства». При этом необходимо «обдумать, как агитировать за это, не выражаясь так в печати».

2. Ждать «формального» большинства у большевиков «наивно: ни одна революция этого не ждет. И Керенский с Коне ждут, а готовят сдачу Питера… История не простит нам, если мы не возьмем власти теперь. Нет аппарата? Аппарат есть: Советы и демократические организации».

3. Автор вовсю педалировал недостоверный аргумент о якобы предстоящем в ближайшем будущем германо-английском сепаратном мире: «Международное положение именно теперь, накануне сепаратного мира англичан с немцами, за нас. Именно теперь предложить мир народам — значит победить».

Завершая аргументацию в пользу немедленного восстания, Ленин настойчиво внушал: «Взяв власть сразу и в Москве и в Питере (неважно, кто начнет…), мы победим безусловно и несомненно».

Даже если принять во внимание, что партийный вождь направил это послание не только членам ЦК, но и более широкому кругу членов большевистских городских комитетов обеих столиц, беззастенчивое искажение военно-политического положения ради нечестного давления на однопартийцев уже примечательно. Но и отдельное письмо членам ЦК, которое Ленин составил на следующий день под названием «Марксизм и восстание»[3138], пестрело искажениями и натяжками. Он хотел помешать марксистам ЦК обвинить его в бланкизме. Но его доводы в защиту мнимой исторической необходимости немедленно поднять вооруженное восстание в Москве и Петрограде были неправдивы и далеки от реальности («за нами большинство народа»), а также сильно напоминали самовнушение («за нами верная победа»). Противопоставление недостаточно созревшей для восстания общественной ситуации в начале июля якобы созревшим условиям конца сентября, которым он стремился развеять страхи перед повторением июльского разгрома, грешило грубыми преувеличениями и подменами действительного желаемым. В письме ЦК Ленин снова использовал в качестве средства давления угрозу падения столицы, но ловко связал ее с обещанием революционной войны против прусско-германского милитаризма, утверждая: «Только наша партия, наконец, победив в восстании, может спасти Питер, ибо, если наше предложение мира будет отвергнуто и мы не получим даже перемирия, тогда мы становимся „оборонцами“, тогда мы становимся во главе военных партий, мы будем самой „военной“ партией, мы поведем войну действительно революционно… И мы отстоим тогда Питер. Ресурсы действительно революционной войны… в России еще необъятно велики…» Эту приманку, брошенную большевикам, настаивавшим на обороне столицы, он сам тут же обесценил заявлением: «99 шансов из 100 за то, что немцы дадут нам по меньшей мере перемирие. А получить перемирие теперь — это значит уже победить весь мир». Здесь из надуманных аргументов проглядывала субъективная уверенность, которая не оправдывалась общеизвестными реалиями, а, скорее всего, вытекала из тайных договоренностей с германской стороной, которые он скрывал даже от ближайших соратников. Тем более неожиданными им, наверное, показались ленинские требования конкретных немедленных мер, которые он теперь представлял как «марксистские» предпосылки своего восстания: организовать штаб повстанческих отрядов; двинуть верные полки на самые важные пункты, занять Петропавловскую крепость, арестовать Генеральный штаб и правительство; послать против юнкеров и Дикой дивизии отряды, готовые погибнуть, но не пропустить неприятеля к центру города; «мобилизовать вооруженных рабочих, призвать их к отчаянному последнему бою, занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у центральной телефонной станции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооруженной борьбы и т. д.» Только так, по его мнению, можно было доказать свою верность марксизму!