Если Ленин в эти недели лихорадочной подготовки к восстанию вдобавок тратил время на переработку рукописи «Государство и революция: Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции»[3121], то это трудоемкое занятие (рукопись заняла 90 страниц, напечатанных с самым маленьким междустрочным интервалом), несомненно, имело связь с его заданием. Ответственные руководители германских разведслужб желали получить ясное представление о его революционных целях и обсуждали «каждую возможную фазу революции по ленинской схеме»[3122]. От первоначального плана дать наряду с обязательным сводом высказываний Маркса и Энгельса об отношениях между государством и революцией собственный анализ русских революций 1905 и 1917 гг. автор отказался. Теперь ему важнее было показать изменения, которые его революция произведет в российском государственном устройстве. Он даже воспользовался новым одноразовым псевдонимом (Ф. Ф. Ивановский), чтобы русская полиция в случае обнаружения опасной рукописи не установила личность автора.

В обоснование коренного изменения российского государственного аппарата в ходе планируемой им революции Ленин ссылался на прозвучавшую единственный раз, но самую радикальную формулировку Карла Маркса, написавшего однажды Людвигу Кугельману[3123], что после народной революции нужно «не передать из одних рук в другие бюрократически-военную машину… а сломать ее». Тем самым Ленин (в духе Людендорфа) поставил уничтожение на место революционного преобразования российского государства, за которое выступали марксисты Юлий Мартов в России и Карл Каутский в Германии, и написал «нигилистическое произведение»[3124]. Оно предусматривало полный «слом» «бюрократически-военной машины» России и ликвидацию ее правящих, тяготеющих к Антанте, классов вместе с «парламентаризмом», который позволил бы им регенерировать, как мечтал Людендорф, обдумывая свою стратегию уничтожения. Планируемые изменения имели целью превратить Россию в марионеточное пролетарское унитарное государство, которое никогда больше не будет представлять военной опасности для немецких победителей. В этой работе Ленин, с виду опираясь на Маркса и Энгельса, легитимировал идею уничтожения навсегда всех российских государственных средств принуждения. После захвата власти он реализовал ее именно в этом смысле при помощи инструментов террора, массового изгнания и массовой ликвидации. О том, что его обещание уничтожить российское государство — не идеологическая риторика, а будет последовательно и непреклонно воплощаться на практике, он в первые месяцы своего правления доверительно поведал нескольким людям. Наркому юстиции в коалиционном правительстве, левому эсеру Исааку Штейнбергу, поинтересовавшемуся, не честнее ли назвать наркомат юстиции комиссариатом общественного уничтожения, он ответил: «Хорошо сказано… именно так и должно быть… но мы не можем сказать это». А другу семьи Георгию Соломону подтвердил: «Мы уничтожаем… „Ломай, бей все, бей и разрушай!“»[3125]

Обещая главным адресатам своей рукописи сломать властные рычаги российского государства и искоренить прозападные правящие классы при помощи репрессивного аппарата «диктатуры пролетариата», «капиталистическое» хозяйство России Ленин в программу уничтожения не включил[3126]. Этой идеологической непоследовательностью, представлявшей сложную дилемму для нескольких поколений интерпретаторов ленинских трудов, он яснее всего продемонстрировал прагматичное отношение к поставленным ему задачам. Противоречие между политико-социальными и экономическими замыслами Ленина безоговорочно вытекало из сути этих задач: немецкий работодатель ждал от него полного уничтожения военной и административной машин и обслуживающих их социальных слоев, но в собственных интересах — как показали рассуждения Людендорфа на заседании Коронного совета 11 сентября — хотел, чтобы хозяйственные структуры остались нетронутыми и продолжали существовать после заключения мира с Россией. Разруха, воцарившаяся в российской экономике в первые же месяцы после переворота и быстро развеявшая надежду ВК на вывоз крайне необходимого сырья и товаров из России, надолго создала конфликтный потенциал в отношениях ВК и советского правительства, который никак не могли устранить ни ожесточенная борьба Ленина с «анархией», ни труды организуемых в России при посредстве ВК штабов высококлассных немецких специалистов-хозяйственников.

В начале четвертой недели сентября закончились последние подпольные литературно-идеологические занятия в жизни Ленина. Тяжелейшие кризисы на западном фронте заставили Людендорфа потребовать, чтобы и он со своими внутрироссийскими вспомогательными войсками сделал наконец «всю работу на востоке». После затишья до середины сентября 20-го числа с исключительно интенсивной артподготовки снова началась Фландрская битва[3127]; 21–23 сентября английские соединения (сопровождаемые напутствием «Рейтерс», что премьер-министр ждет «окончательного исчезновения прусского милитаризма»[3128]) пошли в наступление у Лангемарка и в других местах, с 22 сентября французы поддержали их штурмом Лана. 25 сентября к северу от дороги Менен — Ипр немцам пришлось бросить 50-ю резервную дивизию в бой за потерянные территории, который, поскольку фельдмаршал Хейг 26 сентября принял решение о массированном ударе, вылился в сражение при Зоннебеке. 27 сентября — 1 октября англичане с мощной артиллерией и при поддержке авиации зашли в тыл германского фронта и пустили в ход танки, которым ВК на тот момент ничего равносильного противопоставить не могло. На горизонте замаячил военный разгром. Октябрь стал для Людендорфа «одним из тяжелейших месяцев войны». «Умом я был на востоке», — признавался он[3129]. Оттуда, от своего тайного союзника, ждал он протянутой руки помощи в практически безвыходной ситуации на западе. Притом, как он дал понять 24 сентября[3130], его терзал страх, что еще один военный путч наподобие корниловского может увенчаться успехом. Это заставляло его наседать на соответствующие ведомства, включая Министерство иностранных дел, с требованием, чтобы они дестабилизировали Россию «еще более радикальными средствами» и подвигли большевистских союзников к действию[3131].