Бродский появился в редакции коношской газеты «Призыв», – вспоминает ее редактор С. И. Еремина. – «Здравствуйте, я Бродский Иосиф из Ленинграда, не бойтесь, я высланный, живу в Норенской, хочу стихи опубликовать». Прочитала. Не нашла ничего вредного или ругающего советскую власть; мне это главное, чтобы власть не позорили. Ну тракторы, пашут и пашут себе…» (цит. по: В. Полухина. Эвтерпа и Клио Иосифа Бродского. С. 115).

Это было в 1965 году, в августе, я работал в отделе писем. Ну, занимался поэзией. И в один прекрасный или не прекрасный день, во всяком случае, не знаю, появился паренек. Такой… в джинсах, обычная рубашка, без галстука, современный. Спросил: «Можно ли у вас опубликоваться?» Ну, я говорю: «В принципе почему нельзя?» Вот. «Но, – он говорит, – есть один нюанс, который может вас смутить». – «Какой?» – «А я из высланных, так называемых тунеядцев». – «Ну, – я говорю, – и что же? Если текст не антипартийный…» В то время это имело значение. Он говорит: «Нет, текст должен быть нормальным». Ну, я посмотрел… «Трактористы» назывался. Вот. Ну, текст мне, конечно, понравился. Образность присутствовала в нем… Допустим, вот: «Тишина раскалывается767, как полено, по обе стороны горизонта», ну и другие. Вот. Ну, текст мы взяли, подготовили к печати. Собственно, готовить тут особо не надо было, вмешиваться в текст, текст был довольно приличный, особенно в нашем районном уровне. Опубликовали. Где-то через неделю он появляется снова. Приносит еще один текст. «Осеннее» называется. Ну, я посмотрел текст, говорю: «Первый-то лучше текст, чем то, что сегодня принесли». Он говорит: «Ничего подобного. Именно этот-то текст как раз гораздо лучше предыдущего». – «Ну, – я говорю, – дело, конечно, вкуса… Сейчас пойдем на обед, если хотите, пойдемте со мной». Вот пока мы шли, это где-то около километра пути, он мне «вправлял мозги», как он выразился. Очень хорошо, что не узнал об этом секретарь по идеологии, потому что иначе Бродский у нас бы не был опубликован, это уж точно.

Я беру на себя смелость обратиться к вам с этим письмом лишь потому, что являюсь другом вашей великой страны. Я часто бываю в вашей стране, встречаю многих писателей и прекрасно знаю, что то, что западные противники мирного сосуществования уже называют «делом Бродского», представляет из себя всего лишь непонятное и достойное сожаления исключение. Но мне хотелось бы сообщить вам, что антисоветская пресса воспользовалась этим, чтобы начать широкую кампанию, и представляет это исключение как типичный для советского правосудия пример, она дошла до того, что упрекает власти в неприязни к интеллигенции и антисемитизме. До первых месяцев 1965 года нам, сторонникам широкого сотрудничества различных культур, было просто отвечать на эту недобросовестную пропаганду: наши советские друзья заверили нас, что внимание судебных органов обращено на случай с Бродским и решение суда должно быть пересмотрено. К сожалению, время шло, и мы узнали, что ничего не сделано. Атаки врагов СССР, являющихся и нашими врагами, становятся все более и более ожесточенными. Например, хочу отметить, что мне неоднократно предлагали публично высказать свою позицию. До настоящего времени я отказывался это сделать, но молчать становится столь же трудно, как и отвечать.

Я хотел поставить вас в известность, господин Президент, о беспокойстве, которое мы испытываем. Мы не можем не знать, как трудно бывает внутри любой общественной системы пересматривать уже принятые решения. Но, зная вашу глубокую человечность и вашу заинтересованность в усилении культурных связей между Востоком и Западом в условиях идеологической борьбы, я позволил себе послать вам это сугубо личное письмо, чтобы просить вас во имя моей искренней дружбы к социалистическим странам, на которые мы возлагаем все надежды, выступить в защиту очень молодого человека, который уже является или, может быть, станет хорошим поэтом (цит. по: Я. Гордин. Рыцарь и смерть. С. 104–105).

Вы знаете, я думаю, это даже пошло мне на пользу, потому что те два года, которые я провел в деревне, – самое лучшее, по-моему, время моей жизни. Я работал тогда больше, чем когда бы то ни было. Днем мне приходилось выполнять физическую работу, но поскольку это был труд в сельском хозяйстве, а не работа на заводе, существовало много периодов отдыха, когда делать нам было нечего (И. Бродский. Книга интервью. С. 8).

Он действительно вместе с М. Дудиным объяснял Демичеву, как вредит нам за рубежом дело Бродского, и Демичев, оказывается, при них звонил в Верх. Суд РСФСР с просьбой ускорить дело… (Л. Чуковская. Из дневника. Воспоминания. С. 153).

Да, этот визит Гранина и Дудина – реальность, – в личном письме составителю подтвердил Яков Гордин. – Тогда же они пригласили нас с Игорем Ефимовым в Секретариат, и Дудин сказал: «Мы хотим, чтобы вы знали и другим рассказали. Мы заявили в Москве, что не можем руководить нашей организацией, пока Бродский не освобожден». Думаю, что это было важным обстоятельством, совпавшим с письмом Сартра. Фразу Дудина привожу, соответственно, по памяти, но близко к тексту. Пригласили они именно нас, поскольку Гранин помнил, что Битов, Ефимов и Ваш покорный слуга имели с ним после осуждения Б. довольно резкий разговор, очень ему неприятный. Вообще, история освобождения Б. чрезвычайно многоплановый сюжет. К августу 1965 года, очевидно, накопилась критическая масса.

На страницах журнала место корчагинцев, молодогвардейцев, героев, одухотворенных пафосом революционной борьбы, занимают политически аморфные персонажи, несущие в своей основе элементы скепсиса, нигилизма, неудовлетворенности и духовной слепоты. Прозаики «Юности» вслед за В. Аксеновым продолжают писать характеры своих героев по образцам западных писателей – Сэлинджера, Ремарка и др. Некритическое, эпигонское заимствование формы ведет к прямому идейному браку: вместе с легким, динамично-бездумным диалогом в утвердившуюся на страницах журнала «юношескую» повесть приходит опустошенный молодой скептик, пустоцвет, поглощенный своими малозначительными переживаниями (цит. по: В. Огрызко. Охранители и либералы. Т. 2. С. 268).