И все умолкли.

На портрете была изображена бабушка Натальи Николаевны. Наташа Гончарова не сомневалась, что именно от нее получила свое приданое – чарующую внешность.

...Ланской обожал свою жену, чью красоту щадило время. Генерал по-прежнему «окружал себя ее портретами». Надо сказать, что Наталья Николаевна была очень моложава и менялась мало. Она не располнела с годами, как это часто бывает. Ее высокая фигура сохраняла прежнюю стройность и изящество. Ей было 44 года, когда Петр Петрович упросил ее заказать для него еще один портрет. Взрослые дочери, договариваясь с художником Лашем о времени сеансов для матери, услышали от него, чтобы госпожа Ланская, разумеется, приехала позировать в закрытом платье. С изрядной долей юмора Наталья Николаевна описывает, что он, вероятно, «вообразил, что ему придется перенести на полотно лицо доброй, толстой, старой маменьки». Когда она появилась в мастерской, он отказывался верить, что накануне говорил с ее уже такими взрослыми дочерьми.

И все-таки годы брали свое. Со здоровьем у Натальи Николаевны дело обстояло совсем неважно. Ее мучил кашель, болела грудь. А кроме того, нервы были настолько расшатаны, что это сказалось на слухе. Пришлось, помимо всего прочего, лечиться от тугоухости. Не случайно, видимо, Наталья Николаевна пристрастилась к курению – так ей удавалось снимать нервное возбуждение.

Ланской, конечно, не мог не знать, что все это началось в те страшные январские дни 1837 года, когда умирал Пушкин. Испытание, выпавшее на долю молодой цветущей женщины, подкосило ее. Всю дальнейшую жизнь Наталья Николаевна страдала судорогами в ногах. Мучило нервное напряжение, приступы безотчетной тоски. Конечно, в какой-то степени она научилась справляться с ними, но они неуклонно разрушали ее здоровье.

С тревогой посматривал Ланской на жену, старался помочь ей, отправлял в Европу на курорт лечиться. А впрочем, понимал: есть та область в мыслях и чувствах жены, над которой он не властен. Готовый все взять на себя, лишь бы она была весела и довольна, здесь он бессилен, и его утешения не успокаивают ее. Конечно, это было связано с пушкинской трагедией.

Щадя чувства мужа, Наталья Николаевна как будто и не вспоминала о прошлом. Но Ланской не мог не чувствовать – оно никуда не отступало, выдавало себя случайно оброненной фразой. Наблюдая за Львом Павлищевым, племянником первого мужа, Наталья Николаевна могла, например, сказать: «Вылитый Пушкин...»

Каждый год, как только приближалась очередная годовщина смерти Александра Сергеевича, Ланской наблюдал, каких сил стоит жене сдержать внутреннее волнение, как неодолимая сила воспоминаний терзает и мучает ее.

Однажды они в такой день оказались в чужом доме, поскольку от приглашения нельзя было отказаться. Хозяева и гости заметили необыкновенную молчаливость Натальи Николаевны. Судя по отрешенности, бледному лицу, ее мысли были где-то далеко, и каждое слово обычного застольного разговора словно доставляло ей физическую боль. Наконец она поднялась, вышла в соседнюю пустынную залу и до конца вечера бродила там в одиночестве.

Разумеется, с расспросами обратились к Ланскому. И он со всем пониманием и деликатностью, которых далеко не от каждого можно ожидать, потихоньку объяснил присутствовавшим причину происходившего. Петр Петрович не испытывал ни ревности, не даже досады на то, что поведение жены ставит его в неловкое положение и может дать пищу ненужным разговорам. Он лишь беспокоился о своем «сокровище». Конечно, Наталья Николаевна сознавала, какая благородная душа была ей послана за все испытания.

«Благодарю тебя за заботы и любовь, – пишет Наталья Николаевна мужу. – Целой жизни, полной преданности и любви не хватило бы, чтобы их оплатить. В самом деле, когда я иногда подумаю о том тяжком бремени, что я принесла тебе в приданое и что я никогда не слышала от тебя не только жалобы, но что ты хочешь в этом найти еще и счастье, – моя благодарность за такое самоотвержение еще больше возрастает, я могу только тобою восхищаться и тебя благословлять».

Увы! – история не сохранила нам писем Петра Петровича жене. Несомненно, они бы еще больше убедили, какой счастливый фант вытянула Наталья Николаевна в союзе с Ланским. За годы совместной жизни с ней он, вероятно, передумал, перечувствовал многое. И вел себя безукоризненно. При частых и долгих разъездах ему, конечно, порой было одиноко без нее и всякое лезло в голову. Ведь Наталья Николаевна почти всегда отказывалась сопровождать мужа, боясь оставить детей одних. И Ланской понимал: у него есть счастливые соперники в лице двух молодых людей и пяти барышень. Отношения с женой принимали вид почтового романа. Наталья Николаевна писала письма в форме дневника, а он, одаривая ее признаниями и ласковыми словами, ждал от нее того же. Между тем она была сдержана, убеждая, что им уже не к лицу предаваться пылким чувствам и излияниям: «Ко мне у тебя чувство, которое соответствует нашим летам; сохраняя оттенок любви, оно, однако, не является страстью».

Ланского, вероятно, не слишком радовала такая рассудительность. В разлуке особенно важны словесные подтверждения сердечных чувств, и даже холодный человек может впасть в тоску в отсутствие их. Петр Петрович о всяком думал. В том числе и о том, что, как не крути, его божественно красивую жену повсюду преследуют мужские взоры.

Все дети – и Ланские, и Пушкины – знали, что Саша, старший сын от первого брака, – любимец матери. Да и Александр Александрович относился к ней совершенно исключительно. Вспоминали, что Наталья Николаевна «была предельно откровенна с Александром, вот почему он знал об отие гораздо больше, чем другие дети поэта». Благодаря его женитьбе на племяннице отчима Пушкины и Ланские породнились.

И мы можем только догадываться, как после шести лет супружеского союза огорчился Ланской, когда заприметил возле Натальи Николаевны увивающегося француза. Опять француз! Можно себе представить, что он написал своей Наташе об этой окаянной нации, словно взявшей за правило смущать русскую семейную жизнь. Каналья! Болтун, конечно, краснобай. И этот мерзавец, наверное, недурен собой!

В ответ Наталья Николаевна послала мужу прелестное и многозначащее письмо, которое, по счастью, дошло до нас. Мы имеем удовольствие его читать в переводе двух людей, сделавших неизмеримо много для восстановления доброго имени вдовы Пушкина, жены Ланского. Это пушкинисты И.М.Ободовская и М.А.Дементьев.

Вот что писала генеральская жена своему «повелителю», как иногда она именовала мужа.

«...Будь спокоен, никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не могут заменить такую любовь, как твоя. Внушив тебе с помощью Бо-жией такое глубокое чувство, я им дорожу. Я больше не в таком возрасте, чтобы голова у меня кружилась от успеха. Можно подумать, что я понапрасну прожила 31 лет. Этот возраст дает женщине жизненный опыт, и я могу дать настоящую цену словам. Суета сует, все суета, кроме любви к Богу и, добавляю, любви к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна, ты – мною, что же нам искать на стороне, от добра добра не ищут».