– Что вы делаете? – Элизабет вертела головой, пытаясь вместить увиденное и как-то это осмыслить. Вывод напрашивался только один: – Вы – ведьма? – снова спросила она.

Старуха продемонстрировала в улыбке желтые, довольно крепкие зубы.

– Ведьма, говорите. А почему бы и нет? На кострах нынче за это не жгут. – И приметив испуг в хозяйкиных глазах, добавила: – Травница я, хвори различные с помощью трав вылечиваю. Али горло у вас заболит, али ребеночка нежеланного понесете, – зыркнула она глазами, – Альвина завсегда помочь сможет. Только скажите!

Лиззи стиснула руки.

– Разве ж не грех это, живого человека-то изводить? – спросила чуть дрогнувшим голосом. И отвернулась... Слова старухи поселили недоброе чувство в ее душе.

Сама Лиззи матерью не была, однако знала определенно: выпади ей такое счастье, любила бы кроху всей силой материнского сердца. И то, что кто-то способен был такого счастья самолично лишиться...

– Обстоятельства, знаете ли, разные бывают, – заметила старая женщина, как будто бы прочитав ее мысли. – Никогда не судите прежде времени. – И, приблизившись, грубыми пальцами оттянула подбородок девушки... В следующее мгновение нечто полынно-горькое легко ей на язык.

Лиззи скривилась, от одного только запаха ее скрутило от рвотного спазма, однако старуха с решительным видом зажала ей рот ладонью.

– Глотайте... для вашего же блага, – велела она, не отнимая руки.

– Что... чтто этто такое? – вопросила Элиза, с трудом пересиливая отвращение и сглатывая горечь пастилки пересохшим горлом.

– Запейте. – Альвина подала ей стакан воды и похлопала по спине, словно послушного ребенка. – Хорошая девочка. – И принялась снова заниматься травами.

Элизабет, едва снова сумела говорить, осведомилась с большим напором:

– Что это было, Альвина? Вы меня отравили?

– Отравила? Нет, – замотала головой ее собеседница. – Всего лишь спасти желала.

– От чего?!

– От недоброго рока, что по вашим пятам следует.

Девушка замерла, глядя на нее, казалось, даже дышать перестала, настолько ее поразили слова старухи.

– Почему ты так говоришь?

И Альвина ответила:

– Завидел папоротник – жди беды, папоротник в волосах... беда уже следует за тобой. Да вы и сами ведаете о том, не так ли, миссис Аддингтон?

– Я... я... ничего подобного, – с жаром возразила Элиза, однако старуху ее слова не убедили. Она снова многозначительно осклабилась и возвратилась к прерванному занятию... Укладывала в матерчатый мешочек новый сбор трав, и Лиззи, желая переменить тему, спросила:

– Знавали ли вы последних владельцев Раглана, Альвина? И что заставило их покинуть родовой замок?

Та одарила ее быстрым взглядом.

– А как же не знать, – сказала она, – знавала да еще как. Пятьдесят лет бок о бок с ними прожила... Всякое было: и радость, и горе. – Умолкла, как бы задумавшись, продолжила такими словами: – Мне только восемь исполнилось, когда мамка привела меня в замок на должность посудомойки. Я прежде в деревне жила: ни ковров, ни дорогих канделябров и в глаза сроду не видала, все больше коров по лугам гоняла да мамке по дому помогала, а тут глядь, столько всего необычного. Я по первости даже к колодцу ходить страшилась: все мне казалось дом зачарованный, может ли у простых людей огонь в очаге целыми днями гореть или свиные туши целиком запекаться да съедаться в один присест. У Бродериков частые застолья бывали, – пояснила она. – Гостям они завсегда были рады. – Тогда здесь все было по-другому, – вздохнула она. – Жизнь била ключом. На кухне – суета и человеческий говор, словно в базарный день, в хозяйских покоях – музыка и детский плач. Наследники, мальчик и девочка, появились на свет года через четыре после моего появления в замке (меня тогда в прачки перевели, вот я и запомнила), близнецы, гордость всего Раглана. Они были символом непрерывности рода, благополучия всего замка, каждого из работавших в нем слуг... Помню, как в честь их рождения нас накормили отменным обедом и угостили элем из хозяйских запасов, ничего вкуснее я в жизни не пробовала. А после с мисс Кэтрин случилась беда...

Элизабет, обладая хорошо развитой фантазией, так ярко представила жизнь былого Раглана: его веселость и живость, наполненность повседневной суетой –  что, казалось, сама перенеслась в прошлое, следя за разворачивающимися событиями.

Но Альвина замолкла, и картинка оборвалась.

– Что с ней произошло? – спросила Элиза, подгоняя умолкнувшую рассказчицу. Страшилась, что та и вовсе ничего более не расскажет... – Какая беда могла с ней приключиться?

Старуха подняла взгляд, тяжелый, полный невысказанной тоски, произнесла:

– Погибла она, упала с вершины башни прямиком в море. Лишь на четвертые сутки прибило тело бедняжки к песчаному берегу близ Берри... Родители были безутешны. Почти невеста. Ей были тогда неполные восемнадцать...

– Как это могло произойти?

– Никто вам не скажет наверняка, но слухов ходило немало. – Альвина снова занялась своим делом, должно быть, работа руками отвлекала его от горестных мыслей. – Говаривали, она от несчастной любви в море сиганула, запрета родительского не снесла... – И пояснила: – Гостил тогда в Уиллоу-холле, в доме по ту сторону долины, молодой человек из приезжих. Хорош был собой, слова красивые говорил. В Раглан частенько захаживал: уж больно хозяин его привечал, все об охоте да прочих делах с ним беседовал. Так вот и вышло, что вспыхнули между молодыми нежные чувства... Понравились они очень друг другу. И видела я, как встречались они на закате в Горелой бухте... Мисс Кэтрин спускалась к нему по северной тропке, скакала, что горная козочка. С камня на камень... Буквально окрыленная. – Рассказчица вдруг взглянула на Лиззи, примерилась взглядом и так и эдак, отворотилась. – Хозяйка сильно по дочери убивалась, – продолжала она. – Днем и ночью слезы лила, да так и сгорела от горя. Через годика два схоронили ее на местном кладбище подле любимой дочурки... И стал Раглан медленно угасать, словно души лишившийся: ни шумных обедов за широким столом, ни охоты на кабанов, что каждый сезон здесь устраивали... Казалось, даже смеяться в нем разучились, и это, кажись, подточило столетние камни. Пошли они трещинами, да прахом посыпались. Никогда после этого Раглан не был прежним!

Рассказ старухи, донельзя печальный, эхом отзывался в душе Элизабет, резонировал вместе с раненым сердцем, отвлеченным на время историей рода Бродериков.

– А как же оставшиеся в живых: Бродерик и его сын? – спросила она. – Что сталось с ними?

– Лучше бы и не знать вовсе. – Альвина с решительным видом затянула тесемки полотняного мешочка с травами и протянула его Элизабет. – Храните его под подушкой, никому не показывайте. То оберег ваш от злобного рока... – И повернулась было к дверям – Лиззи ее остановила. За руку схватила, чего и сама от себя не ожидала...