и чувство далеки одно от другого.

Тот, кому в будущем столько тревог предстоит и несчастий,

Должен в то время быть там, где беда его может настигнуть.

Между тем смерть упраздняет все беды. Она отклоняет

Зло то, которое впредь причинить бы могло неприятность,

Если бы к этому времени жил он на свете. А значит,

Ясно нам, что ничего после смерти бояться не надо.

Тот, кого нет уж на свете, не может беде подвергаться.

Раз уж бессмертною смертью похищена жизнь человека,

То для него это все равно, будто бы он не родился.

Между тем можешь ты встретить порой человека, который

Ропщет на то, что сгниет его тело по смерти, иль станет

Жертвою пламени, или же пищей для диких животных.

Знай, что неискренне слово его, что таится в нем все же

Скрытая сердца заноза, хотя отрицает он веру

В то, что по смерти в нем будет какое-то чувство.

Слову не верит, сдается мне, он своему и не может

То допустить, что он с корнем оторван от жизни,

Но бессознательно мнит, что останется нечто по смерти.

Тот, кто при жизни себе представляет, как в будущем станут

Хищные звери и птицы по смерти терзать его тело,

Сам сожалеет себя, потому что в достаточной мере

Сущности не отделяет своей от лежащего трупа.

Видит он в трупе себя и свои придает ему чувства

И оттого негодует, что смертным он создан на свете,

Позабывая, что кем-то другим он по смерти не станет,

Чтобы о том сокрушаться над собственным трупом,

Как этот труп разлагается и изнывает от боли.

Если прискорбно по смерти попасть на звериные зубы,

То я не вижу причин, отчего было б менее тяжко

Сделаться жертвой огня и изжариться в пламени жгучем

Или в меду утопать, или зябнуть от злого мороза,

Лежа на хладной поверхности камня могильного, или

Тяжестью грузной земли наконец быть придавленным сверху.

«Я не увижу уж больше свой дом и жену дорогую!»

«Детки мои не сбегутся ловить у меня поцелуи,

Что наполняют мне втайне отрадою сладкою сердце!»

«Я не свершу больше славных деяний, что будут на пользу

Мне и родным моим! Бедный я, бедный! Все радости жизни

День незадачный один вдруг уносит с собою». Так ропщут

Люди все, но в таких случаях позабывают, что вовсе

Их тяготить уж не будет желание радостей этих.

Если б они хорошо это поняли и поученьям

Верили, то от заботы и страха избавили б дух свой.

Ты, когда смерть тебя в сон погрузит, все дальнейшее время

Будешь избавлен от всяких невзгод и страданий тяжелых;

А между тем перед страшным костром мы оплакивать долго

Будем тебя, обращенного в пепел; от нашего сердца

День ли один не отнимет тяжелого, вечного горя.

А потому я спросить пожелал бы: уж будто так грустно,

Если кто-либо, поверженный в сон, свой покой обретает,

Чтоб из-за этого стоило так сокрушаться в печали?

Именно так поступают нередко участники пира.

Чаши с напитком подняв и чело осенивши венками,

Часто они от души говорят: «Мол, у нас, у людишек,

Коротки радости! Скоро они безвозвратно нас кинут!»

Будто для них после смерти особой невзгодою будет

То, что их жажда измучит и тело несчастных иссушит

И что их будет тревожить немало других вожделений.

Нет, когда тело и дух одновременно в сон погрузились,

То человек сам себя или жизнь свою не изучает.

Так что, хотя бы наш сон и во веки веков продолжался,

Нас вожделенье уже никакое не может касаться.

Все ж тем не менее наши первичные тельца во время

Сна удаляются мало от чувственных всех побуждений,

Так как, от сна пробудясь, человек оправляется снова.

Смерть еще меньше, чем сон, оставляет у нас побуждений.

(Если ничто в состояньи быть меньше чего-нибудь в свете.)

Вместе с тем в тельцах материи следствием смерти бывает

Больший еще беспорядок, и вновь пробудиться не может

Тот, кого раз остановка холодная смерти постигнет.

Если б природа сама наконец подала нам свой голос

И кого-либо из нас укорила такими словами:

«Смертный! что стало с тобой? Отчего предаешься ты грусти

Столь непомерной? Почто ты о смерти горюешь и плачешь?

Если твоя предыдущая жизнь протекала приятно,

Если твои наслажденья и радости в ней не исчезли,

Точно в сосуде просверленном, и не пропали бесследно,

То отчего ты, глупец, не уходишь, как гость насыщенный,

И равнодушно покоя надежного ты не приемлешь?

Если же все, что служило утехой, истрачено даром

И ненавистною жизнь тебе стала, зачем ты стремишься,

Чтобы и дальше все тратилось и погибало без пользы?

Разве не лучше предел положить и заботам и жизни?

Так как, чего б ни измыслила я и ни создала дальше,

Ты не найдешь утешенья ни в чем. Остается все то же.

Хоть бы под бременем лет твое тело еще не увяло,

И не состарились члены, пойдет все одним же порядком,

Даже когда ты века победишь долголетием жизни

Или, тем больше, когда умереть ты не должен вовеки».

Что мы ответим на это? Не то ли, что иск справедливый

К нам предъявляет природа и верно ее обвиненье?

И если кто-нибудь жалкий по поводу смерти тоскует,

Если особенно старец скорбит, удрученный годами,

То не по праву ль бранит его голосом громким природа?

«Прорва! уйди со слезами и жалобным воем отсюда!

Не одряхлел ли ты от пресыщенья утехами жизни?

Так как ты вечно желаешь того, чего нет, презирая

То, что имеешь, прошла твоя жизнь без довольства и счастья,

И неожиданно смерть настигает главу твою прежде,

Нежели, сытый, довольный, способен ты с миром расстаться.

Ныне, однако, покинь все, что к летам твоим