– О чем еще они спрашивали?

– Где я находилась позавчера с семи до девяти вечера. Он прилетел в шесть, не позвонил мне, это можно проверить… видимо, они проверили. Я не знала, что он в городе. По их версии – муж вернулся в неурочное время и застал меня… не одну. Они долбили одно и то же, только другими словами, снова и снова…

– Когда тебе сообщили об убийстве?

– В половине одиннадцатого в тот же вечер. Не только сообщили, но и привезли меня в Ольшанку. И я увидела Толю… на диване. Там были люди, яркий свет, фотографировали, снимали отпечатки пальцев с мебели, заглядывали в каждую щель, перетряхивали бумаги в секретере… Астахов – тот, что помоложе, капитан, так и впился в меня взглядом, а я смотрела на Толю и чувствовала, что сейчас упаду. Его ударили по голове, всюду кровь, на спинке, на подушке, на плаще… Люди вокруг суетятся, а он лежит, спокойный… и ему уже все равно… И я подумала, как все в жизни случайно… как хрупко и ненадежно… Это я должна была умереть, потому что смысла в моей жизни нет, а у Толи все было – работа, женщина, ребенок… Он переступил через меня, как через мелкое препятствие, без сожалений. Он ни о чем никогда не жалел и никогда не оглядывался. Он шел по жизни напролом, он был сильным, у него все получалось. Он протягивал руку и брал! Он и меня так взял, швырнул, не глядя, деньги на выставку, потом увез в Париж…

Она закрыла лицо руками. Плечи ее тряслись. И снова Шибаев не испытал ничего – ни жалости, ни сочувствия. Она говорила о себе и жалела себя и сознательно или бессознательно просила того же у него.

– Он ломал меня, как… траву, как сухую ветку, он оскорблял меня… – В голосе ее звучала страсть, она до сих пор сводила счеты с убитым, она ничего ему не простила. – Я его ненавидела! Но никогда не бросила бы… У меня была своя жизнь, были мои картины, дом, и я думала, что так будет всегда. И его женщина… их было много, но эта, которая ждет ребенка… я чувствовала, это серьезно, он просто забыл обо мне, он отшвырнул меня. Он хотел детей…

Она уже не плакала, а выкрикивала свои боль, обиду, страх. Не глядя на Шибаева, словно завороженная звуками собственного голоса, будто для одной себя. Потом, выдохшись, надолго замолчала, задумалась. Он тоже молчал, не зная, что сказать. И вдруг она произнесла, негромко, с такой страстью, что его мороз продрал по коже:

– Я желала ему смерти! Я мечтала, что разобьется его самолет или машина слетит с моста, и он утонет в реке, как его партнер… Или инфаркт! Я мечтала, что переживу его. – Она рассмеялась. – Я видела себя в черном, с цветами – белыми удушливыми лилиями, у его гроба. На лице вуаль, на шее бриллиантовое колье, мое любимое, голова опущена, чтобы никто не увидел, что я смеюсь… И свобода!

И тут Шибаеву пришло в голову, что, возможно, не все так просто, как ему кажется, что она не сводит счеты с убитым и не пытается вызвать к себе сочувствие, а исповедуется и кается. А он, Шибаев, здесь сейчас в роли исповедника, и она рассказывает ему о своих грехах, ему, единственному, о том, чего никогда и никому больше не расскажет! Она желала мужу смерти, и вот он умер! И теперь ей страшно, ей нужно выплеснуть из себя мутную гремучую смесь из ненависти, вины и страха…

Кто поймет, что творится в душе другого человека, особенно если человек этот женщина, тонкая и нервная, с одной серьгой и вообще художница? С легкой руки романтика-психолога Алика Дрючина запущенное им определение «женщина с одной серьгой» приобрело статус термина и даже диагноза. Шибаев не смог бы объяснить толком, что это значит, он лишь смутно чувствовал…

Он положил руку ей на плечо и встряхнул. Она запнулась и замолчала, словно ее выключили. Смотрела сосредоточенно на свои открытые пустые ладони.

– Что за человек компаньон твоего мужа? – спросил он буднично.

Она не удивилась. Ответила без выражения:

– Петя Воробьев, такая же акула, сильный, жесткий, но дипломат в отличие от Толи. Иезуит. Они все в бизнесе готовы сожрать друг друга. Когда-то мы дружили семьями, последнее время уже нет.

– Что будет с бизнесом?

– Петя уже звонил, выражал соболезнования, говорил, как трудно будет мне вникать. И его половина звонила, сокрушалась, выспрашивала. Три года назад погиб третий совладелец – они начинали втроем, и они выкупили бизнес у вдовы. Сейчас Петя не прочь проделать то же самое… когда пыль уляжется. Или просто взять, если не уляжется. Мне все время звонят знакомые, телефоны разрываются, выражают соболезнования, подыхают от любопытства… даже те, кто давно не звонил, как гиены, почуявшие падаль!

Ты извини, что я тебя позвала, у меня никого нет… ближе, я сейчас как зачумленная.

Она наконец взглянула ему в глаза, неуверенно, несмело. И столько было достоинства в ее взгляде, так она напоминала сейчас женщину с черно-белой фотографии, которой восхищался Алик Дрючин, только серьги не было, что Шибаев, подпадая под ее «эманацию» (он спросил у Алика, что это значит, но тот так и не ответил), привлек ее к себе. Она припала к его груди и снова расплакалась, громко и отчаянно, но уже по-другому, словно почувствовала облегчение, переложив на него часть своей ноши, а он эту ношу принял…

Он гладил ее по спине, по торчащим острым лопаткам, чувствуя, как нарастает в нем желание. Она подняла голову, и он стал целовать ее горячие соленые губы, заплаканное лицо и глаза. Она отвечала, легко постанывая, запустив пальцы ему под рубаху, лаская, царапая, скользя ногтями по коже…

– Я хотел тебе сказать, что знал о твоем муже и о тебе… – произнес Шибаев, когда они лежали на диване после близости, сладкой и бурной.

– Знал? – Она привстала на локте, заглянув ему в лицо. – Ты знал Толю? Откуда?

– Я не знал твоего мужа, я узнал о нем две недели назад. И о тебе. Человек, назвавшийся именем твоего мужа, попросил… одним словом, он сказал, что подозревает тебя в супружеской неверности, и попросил меня представить доказательства…

– Что? – Ирина вскочила, стояла нагая перед Шибаевым. – И ты… Ты! Ты поэтому… со мной?

– Нет. – Шибаеву было паршиво, как никогда раньше. Все нужно делать вовремя, опоздал он со своими признаниями. – Я частный детектив… – Он почувствовал неловкость, как всегда, когда приходилось объяснять, кто он есть. – Это моя работа.

– Выслеживать и шпионить? – В ее голосе звучало презрение.

Шибаева словно плетью стегнули.

– Да! – резко выговорил он, тоже вскакивая с дивана. Теперь они стояли друг против друга. – Выслеживать и шпионить! Лучше, чем ничего. А с тобой получилось… случайно. Я не нанимал тех алкашей, которые тащили тебя в подвал. И к тебе домой не напрашивался, если помнишь. И не я бежал за тобой пять кварталов, как ты выразилась. Я не должен был ехать с тобой в Ольшанку, допускаю, я не должен был спать с тобой, но что случилось, то случилось.

– Спать? Это для тебя только… спать? – Она нагнула голову, словно собиралась его боднуть, раздувая ноздри.

– А для тебя это что, любовь с первого взгляда? Ты сразу дала мне понять, что у тебя есть любящий муж и ты никогда его не бросишь… Что у тебя и раньше бывали любовники. Ты привела в дом незнакомого мужика, которого видела раз в жизни, и…