черепа, эпилепсией, деменцией, опухолями мозга и другими нарушениями, а также – в качестве контроля – на здоровых людях: на себе и своем сыне[171]. Результаты показывали наличие характерного волнообразного профиля, который воспроизводился у многих людей. Но, что еще интереснее, этот профиль изменялся аналогичным образом. Например, он был разным, когда человек концентрировал на чем-то свое внимание и когда закрывал глаза. Он менялся у больного эпилепсией в состоянии приступа. По-видимому, форма волн действительно сообщала что-то о происходящих в мозге процессах. Наконец, Бергер собрал достаточное количество доказательств, чтобы убедиться, что он действительно нашел “зеркало мозга”, отражающее ментальную активность. Он назвал свой новый метод электроэнцефалограммой; это был первый прототип метода ЭЭГ, который позволяет прослушивать электрическую активность головного мозга. Лишь примерно через пять лет Бергер наконец нашел в себе смелость опубликовать результаты.

Возможно, он был прав, что не спешил. Его результаты были встречены равнодушно, а статью почти полностью проигнорировали. Из-за его скрытности и нелюдимости мнение в обществе о нем сложилось не слишком радужное, и никто не мог поверить, что этот человек совершил нечто революционное. Многие его немецкие коллеги открыто выражали сомнения по поводу существования осциллирующих волн, которые Бергер якобы обнаружил в мозге. Когда тот в полутемной комнате на конференции в Париже начал демонстрировать изображения результатов ЭЭГ с помощью проектора, половина присутствующих просто ушла.

Однако Адриан оценил потенциал результатов Бергера по достоинству. Он немедленно начал работать в этом направлении в своей лаборатории, воспроизводя и расширяя исследования Бергера[172]. Например, Бергер обнаружил, что в состоянии покоя активность мозга можно описать профилем, который он назвал альфа-ритмом, с регулярным и воспроизводимым повторением от восьми до тринадцати маленьких зубчатых пиков за секунду. При интенсивной мыслительной нагрузке профиль меняется, и появляются более быстрые и менее регулярные волны, названные бета-ритмом. Адриан активно обсуждал результаты Бергера и даже пытался переименовать альфа-волны в “волны Бергера”[173]. Он подготовил демонстрацию для Королевского общества, где публично регистрировал изменения на самом себе: когда он задумывался, профиль осцилляций его мозга менялся в реальном времени[174]. На сей раз бульдоги в демонстрации не участвовали.

Теперь анализ электроэнцефалограмм позволял американским специалистам отличать состояние сна от бодрствования, концентрацию внимания от рассеянности и даже активность здорового мозга от активности мозга на фоне неврологического заболевания.

В Германии общество начинало лихорадить, и в конце 1920-х и в 1930-е годы возможность регистрировать электрическую активность человеческого мозга с помощью ЭЭГ вызывала спекуляции и далеко идущие прогнозы о скорой расшифровке мозга и, следовательно, разума. Один немецкий журналист с энтузиазмом писал, что “сегодня мозг пишет с помощью секретного кода, завтра ученые смогут выявлять нейропсихиатрические заболевания, записанные с помощью этого кода, а послезавтра мы сами сделаем в мозге первые аутентичные записи”[175].

Но этот энтузиазм был недолгим. В какой-то момент оптимистичный тон исчез и остались лишь сценарии возможных катастроф. На радио обсуждались устрашающие “электрофизиологические проблемы будущего”[176]. Карикатуристы отображали настроения рядовых немцев того времени: один рассуждал о том, что в будущем вместо кокаиновой и морфиновой зависимости у нас разовьется зависимость от электричества, а другой в бруталистском стиле изображал мозг человека, облучаемый волнами света, исходящими из его удивленных глаз, что символизировало опасность промывания мозгов в поднадзорном обществе. Подпись гласила: “Усиление внушения за счет действия на мозг электрической колебательной энергии”[177].

А приемы некоторых оппортунистов, воспользовавшихся возможностями ЭЭГ, вы можете распознать и сегодня. Открытие Бергера способствовало появлению на рынке целого ряда псевдомедицинских устройств. Один покупатель расспрашивал Бергера о возможности использовать ЭЭГ для определения темперамента своей новой лошади. Директор женской клиники в Тюбингене пытался использовать ЭЭГ для выявления нейронных признаков беременности[178]. Бергера все это страшно бесило.

К 1938 году его метод начал применяться повсеместно и за пределами Германии. Наибольшую практическую ценность он имел для диагностики признаков эпилепсии, определения фаз сна и реакции на лекарственные препараты. Активнее всего внедрение ЭЭГ происходило в США, где развитие военных технологий и характерная для нации непредубежденность привели к прорывам на теоретическом, инструментальном и практическом уровне[179].

На церемонии открытия новых университетских лабораторий, использовавших ЭЭГ, съезжались знаменитости со всей страны. Однако это время нельзя назвать периодом активного обмена научной информацией между Германией и другими странами, и поэтому Бергер не знал, в какой степени метод ЭЭГ уже изменил характер нейробиологии в США. Он наблюдал лишь, как он сам выразился, “суету”, поднявшуюся из-за его открытия в его собственной стране. В 1941 году, пока Адриан составлял письмо с предложением удостоить Бергера Нобелевской премии, тот, погруженный в отчаяние и депрессию, свел счеты с жизнью.

После семнадцати лет прогресса технология ЭЭГ остановилась в развитии еще на четыре десятилетия. За это время люди решили, что интереснее посылать электричество в мозг, чем расшифровывать коды, регулирующие естественные процессы.

Почему мы решили, что мозг – это компьютер

На заре компьютерной эры, когда инженеры начали собирать первые ЭВМ размером с целую комнату, эти компьютеры проектировались (и замышлялись) как аналог мозга. В 1944 году компания по производству электронных приборов Western Electric в описании новой системы наведения противовоздушной обороны в глянцевом журнале Life декларировала, что “этот электрический мозг – компьютер – учитывает все”. Следующий логический шаг был неизбежен: если компьютер – своего рода мозг, может быть, мозг – своего рода компьютер?

Американский нейрофизиолог Уоррен Мак-Каллок рассматривал эту возможность. Он знал, что Адриан искал информацию, спрятанную в коде возбуждения нервов по принципу “все или ничего”. И теперь, освоив лежащую в основе компьютерного программирования систему двоичного кодирования, он заметил возможную корреляцию. В компьютерах двоичный выбор осуществляется между верным и ложным утверждением: 0 или 1. В головном мозге “нейрон либо возбуждается, либо нет”. Может ли быть, что система кодирования “все или ничего” – это мозговая версия двоичного компьютерного кода?

Вскоре терминология этих двух дисциплин стала пересекаться. В последующие годы и десятилетия Мак-Каллок и его коллеги, работавшие в самых разных областях, начали описывать работу нервной системы в терминах электроинженерии. Неврология взяла на вооружение такие термины, как “мозговые сети”. В электрофизиологии для описания работы нервной системы стали употреблять слова “цепь”, “обратная связь”, “ввод” и “вывод”. Граница между представлением о коде для компьютерного программирования и представлением о закономерностях работы мозга размывалась все сильнее.

Такое соединение концепций вскоре привело к зарождению нового оформленного направления мысли – кибернетики; это направление возникло во время Второй мировой войны и рассматривалось в качестве науки о коммуникации и об автоматизированных системах контроля – как в мире