глядя на них сытыми посоловевшими глазами. – Все, кто сейчас здесь, перед моими очами, вдоволь хлебнули за жизнь свою и добра, и лиха! Думаю, что лиха зараз вдвое больше будет. Все вы, следует полагать, люди мудрые! С тех самых пор, когда матушки породили вас на свет Божий, мы зрим только кровушку да смертушку! Мы захлёбываемся в крови. Гибнут казаки, татары, кыргызы… Все гибнут. А как нам с лихом тягаться? Беда! Надеяться и уповать нам более не на кого, акромя как на себя, да ещё на Господа! И всё бы снесли ваши спины привычные. Пущай себе! Всё бы выдюжили: никакое лихо не страшно, покуда души наши праведны! А что вам зараз всем надо б? Вольность! Вот что! Но знать мне сейчас дюже хочется, где она волюшка наша? Где она? Всё нынче в ручищах Катьки моей паскудной да прихвостней еёных! Сейчас всем худо, но, чую я, что ещё хужее станется! Потому за волюшку, мной даруемую, ещё крепко постоять надо б! Казакам, татарам и всем иным магометянам зараз сплотиться округ меня следует! Только со мною вы смогёте вздохнуть свободно. Но а с дворянами церемониться не станем. А покуда… За встречу вашу отрадную велю именовать теперь слободу вашенскую не Сеитовой, а Москвой-городом! Ивашка, – он поискал взглядом Почиталина. – Отпиши о сеём указ мой ампираторский!

– Слава тебе, государь-батюшка! – закричали казаки.

– Якши, бачка-осударь! – закричали татары.

Их крики слились в один радостный гул. Однако все вдруг тут же умолкли. В сенях послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и на пороге показался Андрей Овчинников.

– День добрый тебе, государь! – поклонился он Пугачёву и лишь после этого переступил порог.

– Добрый, добрый! – почуяв недоброе, нахмурился тот и жестом пригласил атамана сесть рядом. – Почто прискакал вслед? Ты ж с войском пребывать должен?

– Дык я бы рад-радёшенек с войском оставаться! – ответил Овчинников, присаживаясь рядом. – Вот только весть худую прознал я. Даже вот не решился гонца вслед слать, а сам на коне за вами подался.

Он опустился на стул рядом с Пугачёвым, а остальные придвинулись ближе.

– Давай, атаман, выкладывай всё прилюдно! – сказал «государь», готовясь слушать.

– Губернатор Рейнсдорп… – начал важно Овчинников.

– Что с ним? – спросили все едва ли не в один голос.

– С ним ничегошеньки, – ухмыльнулся, отвечая, атаман. – Он сейчас городские стены крепит!

Воцарилась тишина.

– Давно пора, – промолвил Пугачёв. – Эка спохватился, вражина.

– Дык времячко упустим? – Овчинников удивлённо вскинул брови. – Егорка Бочков и Никита Караваев, советчики ваши, государь, сетуют на отъезд ваш от войска безвременный! Калякают, дескать, в самый раз сейчас на город всем кагалом обрушиться, а то апосля трудов великих сеё стоить будет и кровушки немалой.

– Ишь, советчики сыскались, – нахмурился Пугачёв. – Я государь и сам ведаю, когда и что делать! Сказал войску отдых нужен – знать, эдак и быть сему! А город Оренбург не твердыня вовсе. И за два-три дня, что меня у войска не будет, немчура Рейнсдорп ничегошеньки укрепить не смогёт! Об том загодя надо было думать!

– А может, на сей раз и впрямь советчиков послухать бы? – пробубнил тихо Овчинников. – Они почитай завсегда советы мудрые дают.

– Они тоже не семи пядей во лбах! – крикнул Пугачёв раздражённо и вскочил, точно его ужалили.

– Не знаю, – понурив голову, ответил Овчинников. – Полагаю, что нет. Вам, государь, лучше ведомо, когда баталии открывать. Однако, – он поднял глаза и встретился взглядом с Пугачёвым, – может, послухаем их, государь?

– Придёт время, послухаем, – отрезал Пугачёв, усаживаясь в удобное кресло.

– Ворота в Оренбург не отпираются ни днём, ни ночью…

– Вот сам зришь, пужаются вороги нас, – заметил лукаво Иван Зарубин-Чика, – а городские укрепления мы враз расшибём!

– Ну и будя долдонить о сеём, – промолвил, выпрямляясь, Пугачёв, и глаза его заискрились весельем. – Давайте пировать и веселиться! – он посмотрел выжидательно на хаджи Забира. – Ты ещё хотел чем-то душу мою усладить, старик?

– Хотел, хотел, бачка-осударь! – оживился старый татарин. – Ещё праздник в степи ожидает. Ещё…

– Праздник так праздник! – воскликнул Пугачёв и осушил бокал вина. – Я весь ваш нынче, детушки! Весь как есть ваш! И вы не пожалеете, что ко мне примкнули – государю вашему истинному! Поднатужимся же, чтоб вернуть всё у вас отнятое! А с утра в баньку – и на Сакмарск двинем! Чую, и там заждалися меня подданные мои верные, об чём мне уже не единожды доложили!

Хозяева и гости потянулись было за жареным бараном, но «государь» грохнул кулаком по столу и воскликнул:

– Обождите! Неужто мы эдак вот сожрём мясо, не испив вина за моего войскового атамана?

Взяв в руки кувшин, он сам наполнил свою чашу и поднял её над головой.

– Любо, детушки! Любо!

– Любо, государь! – подхватили с хохотом присутствующие, после чего все весело и радостно загалдели.

В это время на пороге показался сын хозяина дома и с ним два воина. Они подошли к замолчавшему Пугачёву и упали перед ним на колени.

– Это Саитов и Алиев, бачка-осударь, – не называя имён, представил воинов хаджи Забир. – Они командуют полком из трёхсот нерегулярных казаков. Они хотят вступить в твоё войско, бачка-осударь!

– Хосподь в помощь, детушки! – радостно расхохотался Пугачёв. – И здесь счастье за нас! Ещё триста сабель зараз с нами!

Он осмотрел крепкие фигуры воинов и усадил обоих за стол с собою рядом. Пир продолжился.

К Пугачёву тихо подошёл Иван Почиталин и, склонившись, прошептал:

– Батюшка-государь, я написал указ войску, как вы велели.

– Об чём? – удивился тот, начисто позабыв о своём «повелении».

– О том, чтоб в готовности пребывать, – напомнил Почиталин. – Я описал, чтоб к вашему приезду все готовы были на Оренбург идти.

– Ах, да, – вспомнил Пугачёв. – Давай-ка подпишу и с гонцом отправим.

– Пущай лучше атаман Овчинников сам свезёт, – подавая бумагу, перо и чернила, осторожно посоветовал писарь. – Ведь он это заместо вас над войском верховодит?

Согласно кивнув, Пугачёв подписал «указ» и повернулся к Овчинникову.

– Вот документ для войска, – сказал он, – когда насытишься, собирайся в дорогу!

– Да, я хоть сейчас готов! – вскочил Овчинников, вытирая губы.

– Обскажи войску моё пожелание в готовности всех зрить, когда из Сакмарска возвернусь, – сказал напутственное слово Пугачёв. – И чтоб все сыты были и ни в одном глазу! Кто пьян будет, казню не жалеючи!

– Обскажу, государь, не сумлевайся!

Овчинников поклонился, вышел, сел на коня и понёсся обратно к войску.

Было уже далеко за полночь, и переименованная в Москву слобода мирно спала. Однако спали далеко не все жители посёлка. Люди, настроенные против Пугачёва, под покровом ночи и густого тумана скрытно покинули слободу и ушли в Оренбург.

У моста через