Иногда у Офелии возникало неприятное подозрение, что через эти глаза за ней шпионит сам Бог.

Девушка решила игнорировать сверлящий взгляд Октавио и начала осматривать зал. «Дружная Семья» была представлена в полном составе: учащиеся всех групп, преподаватели специальных дисциплин, персонал администрации. На эстраде стояли Светлейшие Лорды, чьи золотые эмблемы ослепительно сверкали. Там же стояла и Леди Септима, маленькая, спокойная, собранная. И, как ни странно при ее малом росте, выглядела она очень внушительно.

Среди всех этих лиц Офелия видела только одно – отсутствующее. С течением времени она поневоле признала печальную истину (которая огорчила девушку больше, чем ей того хотелось): Торна в «Дружной Семье» не было.

Офелия почувствовала себя безнадежно одинокой среди сборища однообразных студенческих мундиров. В своих прошлых испытаниях она всегда могла опереться на надежных друзей. Но сегодня рядом с ней не было ни тетушки Розелины, ни старого крестного, ни Беренильды, ни Ренара и Гаэль, ни Арчибальда, ни ее шарфа. Учащимся разрешалось приглашать к себе близких, но кого она могла принять здесь? Тщетно она бомбардировала Амбруаза телеграммами – в ответ он писал только одно: «ВАША СУМКА ПО-ПРЕЖНЕМУ У МЕНЯ. ХОТИТЕ, ЧТОБЫ Я ВАМ ЕЕ ПРИСЛАЛ?»

Внезапно все студенты встали по стойке смирно, поднесли кулаки к груди и дружно щелкнули каблуками. Этот громовой звук отразился гулким эхом от окон зала.

Офелии даже не понадобилось вставать на цыпочки, чтобы увидеть, кто появился на эстраде. Слоноподобная фигура Елены высилась над собравшимися, как башня; через свой сложный оптический прибор она изучала лица студентов, одно за другим. Все части ее тела настолько не сочетались между собой, что невольно возникал вопрос: как она ухитряется сохранять равновесие? Но скоро Офелия поняла это по пронзительному скрипу паркета: широченное платье Елены, натянутое на жесткий каркас, опиралось на колесики.

Ее сопровождал второй Дух Семьи – Поллукс, собственной персоной. Его силуэт и черты лица, в отличие от несообразной внешности сестры, были удивительно гармоничны и привлекательны. Он явно не нуждался ни в каких оптических приборах, чтобы хорошо видеть, и его глаза светились на темнокожем лице, как огни маяка. Но больше всего девушку поразила его улыбка, полная благожелательности, – такой она никогда не видела ни у Елены, ни у Артемиды, ни у Фарука.

– Дорогие дети, спасибо, что собрались здесь!

Поллукс говорил низким, теплым, певучим голосом, напоминавшим звук виолончели. Голосом любящего отца. Он ласкал взглядом ряды учеников так, словно все они и впрямь были его потомками, независимо от цвета кожи и свойств.

«Двадцать один Дух Семьи, – подумала Офелия, – и каждый по-своему уникален».

– Вы наша гордость и надежда; моя сестра и я – мы многого ждем от вас, – продолжал Поллукс. – Не всем вам суждено стать виртуозами, но в любом случае каждому предстоит строить будущее нашего города, какое бы место вы ни заняли, покинув стены «Дружной Семьи».

Офелия насторожилась: она заметила, что Леди Септима, стоявшая на эстраде среди Лордов, непрестанно шевелит губами в такт речи Поллукса и не спускает с него глаз, словно учитель с ученика, от которого ждет блестящего ответа.

Девушка украдкой окинула взглядом профили своих товарищей. Они жадно слушали эту речь, и на их лицах было ясно написано, что единственное стόящее занятие в мире – быть виртуозом. А ведь такой чести удостоятся только двое студентов из каждой группы…

Улыбка Поллукса стала еще шире.

– Я слышу биение ваших сердец, и это наполняет ликованием мое собственное. Благодаря вашим родителям и родителям ваших родителей мы живем в эпоху мира и процветания, каких никогда не знали наши древние предки. Мира и процветания, гарантами которых вы готовитесь стать в свой черед.

Поллукс умолк, и воцарилась такая глубокая тишина, какой Офелия никогда еще не слышала в зале, полном народу. Ей ужасно хотелось нарушить эту тишину кашлем. Но еще сильнее было искушение поднять руку и попросить Поллукса чуть больше рассказать о древнем обществе. Учащихся принуждали заучивать наизусть историю технологий, геологических периодов, лингвистических эволюций, досконально знать все ответвления гигантского Межсемейного генеалогического древа, вплоть до самых мелких, но никогда ни слова не говорили о том, как жило человечество до Раскола.

– А теперь, дорогие дети, я хотел бы сказать вам… сказать…

Поллукс запнулся – он забыл продолжение своей речи. На какую- то долю секунды этот харизматичный отец семейства превратился в растерянного школьника. Он взглянул на Елену, но та и не подумала прийти к нему на помощь – она по-прежнему сидела, крепко сжимая огромный рот и глядя куда-то вдаль сквозь свои очки-телескопы.

Офелия заметила, что Поллукс инстинктивно обернулся к Леди Септиме, и та снова зашевелила губами. И тут девушку осенило: Дух Семьи был самой обыкновенной марионеткой! Гигантской, великолепной марионеткой!

– Да, так вот что я хотел вам сказать, – продолжил Поллукс все с той же ослепительной улыбкой. – Моя сестра и я, мы оба желали бы лично поблагодарить наших меценатов, субсидирующих «Дружную Семью». Их цель – воспитать в вас чувство истинного патриотизма и гражданского долга, такого долга, который подавляет самые низменные инстинкты, самые агрессивные устремления. А теперь, дорогие мои дети, предоставляю вам слово: исповедуйтесь!

Офелия пришла в полное недоумение: кто должен исповедаться и в чем?

Из первого ряда учащихся вышел курсант и провозгласил на весь зал:

– Торжественно клянусь в том, что я не лгал, не мошенничал, не воровал и никоим образом не нарушал законов города.

– Прекрасно, – ласково ответил Поллукс. – Если у кого-то есть возражения, пусть выскажет их, здесь и сейчас.

Возражений ни у кого не нашлось, и юноша снова встал в ряд, откуда выступил его сосед, все с тем же заявлением. Таким образом высказались все студенты. Кое-кто публично каялся в том, что не доел свою порцию, допустив таким образом разбазаривание продуктов. Или в том, что списал лекцию у товарища, потому что сам невнимательно слушал. После чего командир провинившегося предлагал то или иное взыскание, и Поллукс одобрительно кивал.

Офелия была ошарашена.

Но когда она услышала первое возражение, ей стало ясно, почему виновные разоблачали себя сами. Один из курсантов-нотариусов поклялся в соблюдении законов, как вдруг поднялась чья-то рука.

– Возражаю! Я слышал, как он произнес слово, запрещенное Индексом.

По залу поползли шепотки, и благожелательная улыбка Поллукса тотчас погасла, словно это заявление поразило его в самое сердце.

– Курсант, что вы можете ответить?

Вопрос прозвучал из уст Елены: она впервые открыла рот, и ее замогильный голос тут же оборвал перешептывание. Она отрегулировала свои очки, заменив одни линзы на другие, чтобы лучше рассмотреть обвиняемого.