«А ведь и в самом деле, – подумала тогда Марта. – Люди часто заводят в доме, например, кошек, потому что человеку нравится общаться с этими животными путём тактильного контакта. Ну а черепаха, даже если взять её в руки – долго ты с ней просидишь?»

Что ж, Марте во многом повезло: здоровая и красивая, выросшая в обильной родительской любви, она также не знала ни боли утраты близкого человека, ни мук неразделённого чувства, ни одиночества. Пусть и в очень приблизительном варианте, её жизнь походила на ту ничем не омрачённую совершенную картинку, что обрисовала Аня. Но вот и эта идиллия лопнула, не выдержав напора окружающей действительности.

Замечание Марка о том, что для того, чтобы сделать в жизни рывок, не испугавшись неудач, человеку нужна сила духа, засели у неё в голове. Марте, как и многим людям, всегда казалось, что сила духа закаляется в боях с жизненными невзгодами. А выходило, что она, эта сила, либо есть, либо её нет. И тогда ты или противостоишь трудностям, или обстоятельства подминают тебя под себя. Ведь и Марк тогда отметил это в разговоре.

И вот её жизнь снова переставала быть безоблачным небом. Изменившиеся отношения с Марком заволокли горизонт серым туманом. Неужели и этот её брак окажется неудачным? Но ведь взрослый мужчина уже знает себя и понимает, что ему нужно, – он не решается на подобный шаг под влиянием минутного импульса, как в двадцать лет!..

Марта машинально потёрла указательным пальцем дождевые капли на замке одного из ящиков букинистов. Ей вспомнилось, как в её первое лето в Париже они, обнявшись, гуляли здесь с Марком. Оба они обожали книги, и поэтому удовольствие то и дело останавливаться, чтобы полистать заинтересовавший томик, было помножено на возможность тут же обмениваться впечатлениями друг с другом, а то и коротким поцелуем.

Пожалуй, большинство мест в Париже было связано в её мыслях именно с Марком, с её чувствами к нему. Улицы и бульвары – с неспешными прогулками, музеи и выставки – с его рассказами о работах и мастерах, кафе и рестораны – с ужинами, за которыми следовали ночи любви. И когда сейчас Марта смотрела на Нотр-Дам, в груди у неё что-то сжималось, а к глазам подступали слёзы.

Марте припомнились её первые недели во французской столице. Глобализация – глобализацией, но когда ты начинаешь жить в другой стране, тут же выявляется множество различий – как в мелочах, так и в существенных вопросах.

– Что это? – стоя на кухне, она держала в руке странный предмет, напоминавший консервный нож старого образца.

– Mais… c’est l’epleucheur[3] – не знаю, как сказать по-русски… ну чем чистить картошку. Разве ты раньше не пользовалась таким? – удивился Марк.

– Впервые вижу! – Марта повертела приспособление в руках. – И давно его придумали?

– Да им всю жизнь пользуются, – рассмеялся Марк. – Это намного удобнее ножа – смотри.

Подобные ситуации – то забавные, то не очень, когда она, например, однажды уехала в подземке совсем не туда, куда ей было нужно, потому что не знала, что на одной платформе метро можно сесть в поезда, идущие в разных направлениях, – поначалу время от времени случались с ней, как и с любым другим иностранцем. Но ей было легко: она всё время ощущала заботу и поддержку со стороны Марка.

Снова пошёл дождь – мелкий и такой же нудный, как воскресный день, в который нечем заняться.

А в последнее время Марта и впрямь всё чаще не находила, чем себя занять. Это стало для неё своеобразным открытием, потому что если в Москве значительная часть времени была посвящена ребёнку, а также уходила на домашние хлопоты, то теперь всё стало гораздо проще. У Марка уже много лет была приходящая домработница, к тому же, как это принято у французов, он частенько ходил обедать в кафе или ресторанчики, и теперь почти всё, что оставалось Марте – это готовить по выходным.

Что же касается сына, тот стал уже совсем самостоятельным: Миша учился в школе, занимался в футбольной секции; кроме того, как и мать, он любил читать и порой просиживал с книгой не один час. Такой же сдержанный и серьёзный, как и Марта, он не испытывал потребности в постоянном общении – и, увлёкшись какой-то идеей, будь то собирание автомобилей из деталей или перечерчивание старинных карт Мира, не замечал ничего вокруг. Вот уж кому всегда было, чем заняться.

Марта вспомнила себя в детстве: она тоже никогда не скучала. Да и кто скучал? Разве что изредка, где-нибудь в гостях, где нет ни сверстников, ни книг, ни игрушек. Кроме школы был любимый спорт, были игры во дворе, а каждая впервые открываемая книга – как приключение. У всех её ровесниц тоже были свои увлечения, серьёзные и не очень. Марта тогда нередко сокрушалась, что нельзя успеть всё-всё. Особенно она завидовала однокласснице, занимавшейся в художественной школе. На уроках рисования та за положенные сорок пять минут выдавала настоящие, по мнению всех детей, шедевры. В рисунках девочки чувствовалась уверенная, искусная рука – результат многих часов упорного, прилежного труда; и Марта втайне расстраивалась, что ещё нескольких часов в неделю у неё тогда просто не было.

Студенческая жизнь, с её непременным общением после занятий, весёлыми вечеринками, какими-то вечными затеями не давала ни скучать, ни грустить. А замужество и материнство и вовсе заполнило повседневность другими мыслями и заботами. И вот сейчас, живя в Париже, Марта вдруг снова неожиданно вернулась мыслями к тому, как много ей когда-то хотелось узнать, успеть, попробовать – да так и не пришлось.

Так ли уж сильно она изменила свою жизнь, уехав в Париж? Тогда, три года назад, ей казалось, что всё поворачивается на сто восемьдесят градусов. Но теперь, когда суматоха и переживания, сопровождающие переезд, улеглись, стало очевидно: жизнь вернулась в привычную колею.

Она подошла к массивным дверям роскошного собора, стоявшего здесь больше семи веков и уже давно ставшего одним из символов Парижа. Стаи тут и там свешивающихся со стен и карнизов химер, особенно многочисленных именно на этом церковном дворце, и забавляли её, и вызывали некоторую оторопь. На соборной площади, как всегда, толпились туристы, спешившие отметиться возле очередной достопримечательности. Кто-то наспех, дежурно, фотографировался на фоне светлых стен; кто-то методично снимал архитектурный шедевр с разных ракурсов, стремясь запечатлеть и бесчисленные статуи над тремя порталами, и огромную готическую розу на втором ярусе, и ажурную колоннаду над ней.

Марта обогнула здание справа, пошла мимо него, вдоль реки. Стоило ей отойти от парадного фасада, как она снова оказалась почти одна. Только с боков собор являл свои истинные – поистине исполинские – размеры. Не уравновешиваемые двумя квадратными башнями, острые готические арки и шпили будто пронзали упругое от облаков небо, а главный шпиль, незаметный со стороны главного входа, сам щетинившийся множеством тонких шпилей, казался кружевным.

Таким Нотр-Дам нравился ей гораздо больше – величественным, молчаливо хранящим секреты множества событий, которые проносились мимо его стен и того, что происходило внутри них. Она давно заметила, что ей всегда было интереснее рассматривать какое-либо здание не столько в качестве произведения архитектуры и искусства, сколько с точки зрения его исторической принадлежности – а уж Париж такими зданиями был просто нафарширован, и тем упоительнее были её прогулки по этому городу.