В лесу количество дичи и подножного корма зависит от времени года. Как и в случае неписаного этикета, по которому зимой тропа прокладывается для всех, готовность разделить пищу является неотъемлемой составляющей сосуществования в дикой природе. В этом смысле охотничьи принципы хищников и падальщиков сильно напоминают коммунистическую идеологию Маркса: от каждого по возможностям, каждому по потребностям. Как при прокладке дороги не обойтись без бульдозера, так и в пищевой цепочке не обойтись без тигра: среди животных, населяющих тайгу, нет более умелого и щедрого добытчика. Регулярно убивая крупную дичь вроде лосей, кабанов или оленей, тигр обеспечивает пищей бессчетное количество мелких зверей, птиц, насекомых, не говоря о почве, раз за разом посылая очередной импульс в кровеносную систему леса. Эти редкие, но регулярные вливания приносят пользу и людям — не только одичавшим биологам вроде Дмитрия Пикунова. Удэгейские и нанайские охотники время от времени подбирают остатки убитых тиграми животных, так же поступают и их русские соседи.

В 1969 году Джорджу Шаллеру, автору книги «Олень и тигр», в которой он приводит результаты масштабного исследования взаимоотношений между хищником и его жертвой, не раз доводилось бродить в компании антрополога Гордона Лоутера по национальному парку Серенгети в Танзании. В то время изучать жизнь наших далеких предков было принято преимущественно по найденным ископаемым, сравнивая их с современными приматами. Однако горстка ученых, включая Шаллера и Лоутера, предположила, что, наблюдая за поведением других стайных хищников вроде львов, гиен и диких собак, можно получить представление о том, как у наших прародителей формировалось общество охотников-собирателей. Первоначально интерес обоих был прикован главным образом к методам охоты, способам общения и разделения пищи среди хищников, и совершенно неожиданно для себя они обнаружили, что один из самцов, за которым они следили непрерывно на протяжении трех недель, ни разу никого не убил[60], но семь раз за все это время питался мертвечиной либо присоединялся к трапезе других львов. Тогда они переключили свое внимание на поведение падальщиков, что натолкнуло их на вопрос: не могли ли наши предки так же выживать, питаясь исключительно чужими объедками?

Шаллер и Лоутер продолжили свой путь, но теперь на огромные стада зебр, газелей и антилоп они смотрели не как на мясо с копытами, которое попадет в пасть кому-то конкретному, а скорее как на гигантский передвижной пир, крошками от которого вполне могла питаться горстка безоружных первобытных пигмеев — не охотясь самостоятельно, а подбирая остатки чужой добычи. Им удалось сделать несколько открытий. Поскольку как раз была пора отёла, они уделяли много внимания молодняку. В течение двух часов им на глаза попалось около сорока килограммов мяса — в виде детенышей, которых легко поймать, или брошенных трупов животных. Поэтому во время своих последующих походов они специально обращали внимание на падальщиков, которые питаются исключительно чужими жертвами, — в отличие от охоты на слабых детенышей этим можно заниматься круглый год. За неделю им встретилось около пятисот килограммов живого и неживого мяса. Приняв во внимание, что, во-первых, их было всего двое, а не группа людей или клан, и, во-вторых, они проводили наблюдения в районе, где дичь водилась примерно в тех же объемах, что и в доисторические времена, Шаллер и Лоутер сделали вывод, что «в аналогичных условиях группа плотоядных гоминидов вполне могла выжить, подбирая остатки чужой добычи и охотясь на больных животных [или детенышей]»[61].

Сейчас кажется, что идея лежит на поверхности, но в конце шестидесятых, во времена этих пеших прогулок, она была без преувеличения революционной. Поскольку большинство археологов и антропологов того времени были мужчинами, а охота считалась основным занятием наших предков (особенно мужского пола), на баталии вокруг этой теории было потрачено неоправданно много времени, усилий и чернил[62]. Восторги по поводу гипотезы, прозванной «охотничьей», расцвели в шестидесятые-семидесятые годы, когда Роберт Ардри, в прошлом не чуждый антропологии драматург и сценарист, опубликовал в числе прочих — весьма убедительных — трудов бестселлер под названием «Охотничья гипотеза» (1976). Ардри популяризировал мысль, на протяжении века не отпускавшую умы социологов: теорию об обезьяне-убийце. Отчасти находясь под тяжелым впечатлением от восстания мау-мау в Кении, Ардри так резюмировал свою концепцию: «Если среди всех членов отряда приматов человек уникален, при всей высоте наших помыслов, это потому, что только мы на протяжении миллионов лет были вынуждены непрестанно убивать, чтобы выжить»[63].

Среда обитания, взрастившая нас, и трудности, с которыми нам приходилось сталкиваться, рассуждал Ардри, сделали убийство (охоту) залогом нашего выживания, благодаря чему мы и стали тем, кто мы есть. По его мнению, именно в повседневной жизни наших доисторических предков кроется корень большинства характерных особенностей человека — от орудий труда и языка до разделения обязанностей по половому признаку и страсти к завоеваниям. Охотничья гипотеза (или теория об обезьяне-убийце) получила в те времена широкое признание — не только потому, что ее апологеты пережили период беспрецедентной жестокости в годы Второй мировой войны; Вьетнам тоже наложил неизгладимый отпечаток на западное научное сознание. Умы ученых мужей волновали фундаментальные аспекты человеческой натуры: в частности, как человек превратился в столь безжалостного убийцу? Не только антропологи пытались освоить эти глубины: в начале пятидесятых, когда Ардри еще только намечал тезисы своей первой книги на эту тему, Робинсон Джефферс, один из шестерки американских поэтов, украсивших собой обложку журнала Time, писал:

Не вини человека ни в чем: он слеплен

Своими несчастными предками. Прочие

человекоподобные обезьяны

Не ведали бед в великих южных джунглях и мало

изменились

За миллионы лет. Но раса человеческая

Сотворила себя в боли и муках..

…Тяготы жизни

Искромсали их мозг, и рана не смогла затянуться.

Вот тогда они и познали религиозный трепет

и кровавую жертвенность,

Вот тогда они и научились резать животных

и человека

И ненавидеть весь мир.[64]