Не хищники палеолита нанесли человеку эту «рану», о которой пишет Джефферс. Как бы ни тянуло нас изображать охотников каменного века размахивающими копьями, нацеленными на саблезубых тигров, к тому времени и те и другие предположительно были слишком умны, слишком практичны и слишком разборчивы, чтобы связываться друг с другом. И все-таки хищничество так или иначе присутствовало в их взаимоотношениях на протяжении веков. Необходимость как-то справляться с этой угрозой наряду с голодом, жаждой, изменениями климата, конкурентной борьбой за выживание и тяготами миграции сделала нас теми, кто мы есть сегодня. Отделение подотряда Hominina, наших прямых предков, от шимпанзе заняло около шести миллионов лет. Несомненно, крупные кошки поедали людей и обезьян — по крайней мере время от времени — с самого начала нашего соседства.

По сравнению с этими нападениями давно минувших веков собирательство мяса практически растворилось в нашей памяти, однако именно благодаря собирательству (живого мяса или падали) наши предки сумели выжить. Этнограф Лорна Маршалл так описывает возвращение отряда после удачной охоты в пустыне Калахари: «Мы услышали голоса, доносившиеся из лагеря; гудя, словно растревоженный улей, они становились все громче. Несколько человек выбежали навстречу охотникам… Люди танцевали, дети кричали и путались под ногами… Рискну утверждать, что ни одну женщину, вернувшуюся с овощами, не встречали с такой радостью»[65].

И тем не менее, каким бы парадоксальным это ни казалось, практика собирательства может поспособствовать куда более глубокому пониманию наших взаимоотношений с большими кошками, чем охота. В ходе своих наблюдений за падальщиками Шаллер и Лоутер обнаружили феномен, который, вероятно, имел существенное значение для первобытных людей и указывал на то, что случаи нахождения ими чужой добычи не были простой удачей: «Каждый из семи львиных прайдов, встреченных нами во время пеших прогулок, убегал, стоило нам приблизиться к ним на расстояние от 80 до 300 метров»[66]. Если несколько львов — львов! — убегают при виде двух безоружных людей, то как бы они повели себя, окажись с ними рядом пять, десять, двадцать человек — кричащих, размахивающих палками, бросающихся камнями? Можно смело сделать вывод о том, что, воодушевленные собственным опытом, вооруженные стремительно развивающимися умственными способностями и овладевающие техникой, эти люди вполне могли находить себе мясную пищу на протяжении миллионов лет, ни разу не подняв копья. Можно пойти еще дальше и предположить, как выглядели эти существа в собственных глазах: рост до полутора метров, ни клыков, ни когтей — они должны были понимать, что являются легкой добычей для хищников. Но при этом они, в той или иной степени сознательно, внушали страх и позволяли себе красть пищу у самых опасных тварей того времени. Первобытные люди, еще не знавшие огня, в условиях палеолита делали то же, что Гудвин в Изумрудном городе: создавали иллюзию собственного могущества и оказывали психологическое давление — и в итоге сумели желаемое превратить в действительное. Пусть и только при дневном свете.

Элизабет Маршалл Томас, автор книг «Племя тигра» и «По следам древних», одна из немногих, кому довелось на себе проверить эту теорию. По счастливой случайности Томас довольно много времени провела в Калахари среди бушменов, прежде чем туда пришли бурские и тсванские фермеры. В 1950 году, когда семейная экспедиция Маршаллов только появилась здесь, экосистема центрального района Калахари была абсолютно девственной. Единственными людьми в округе были бушмены, и их образ жизни, открывшийся Маршаллам, не менялся в течение многих веков. В определенном смысле можно сказать, что для бушменов, говорящих на языке къхонг, период палеолита не кончался до 1965 года. Элизабет исполнилось девятнадцать лет, когда они с семьей приехали в эти края. Пока ее мать, балерина Лорна Маршалл, пыталась переквалифицироваться в этнографа мирового уровня, а восемнадцатилетний брат Джон делал первые шаги в карьере режиссера классических документальных фильмов, Элизабет занялась наблюдением и начала писать.

Они жили и кочевали вместе с бушменами — невысокими, очень легко одетыми и вооруженными людьми, чья жизнь была строго обусловлена привязкой к водным источникам. Их неожиданно разнообразный рацион включал широкий спектр продуктов: от дынь до мяса. Наиболее часто в пищу употребляли орехи монгонго, которые по сытности и возможности длительного хранения не уступают кедровым. Охотились, как правило, при помощи отравленных стрел, но, поскольку используемый бушменами яд, являясь одним из самых смертоносных в мире, действует не моментально, охота проводилась в два этапа: сначала найти дичь и ранить ее, потом отыскать и забрать труп. На это мог уйти не один день, а порой, найдя свою добычу, охотники обнаруживали, что львы успели отыскать ее первыми. Томас была поражена тем, как охотники относились к столь опасным конкурентам. Вместо того чтобы бросить добычу или поразить львов стрелами, охотники подходили к ним и начинали спокойно увещевать: говорили, мол, это не ваша добыча, вы должны уйти. Если львы не поддавались настойчивым, но исключительно доброжелательным уговорам, в их сторону могла полететь пара комьев земли. И этого было достаточно, чтобы львы, подчас существенно превосходящие охотников числом, удалились, оставив последним их добычу. Отсутствие элементов трагедии в происходящем может вызвать недоверие у современного читателя, но такие эпизоды проливают новый свет на историю взаимоотношений человека и хищника.

При этом важно помнить, что участники подобных сцен знакомы друг с другом, как говорится, целую вечность. Веками львы рождались и умирали, зная о близком соседстве; так же и бушмены не забывали о львах. И те и другие были частью единой общности, равновесие внутри которой было достигнуто задолго до возведения первой египетской пирамиды. Другими словами, там сложилась определенная культура — Томас описывает это как «систему социально обусловленных форм поведения»[67], в которой каждый из участников привык играть предписанную ему роль. Бушмены, например, всегда жили с оглядкой, не выходили по ночам, когда наступало время хищников, место для сна защищали ограждениями. Понимая, что в любой момент могут стать чьей-то добычей, они сделали осторожность основой жизни. В этом смысле пустыня для бушменов была как для нас — многополосное шоссе: на интуитивном уровне они понимали, когда можно ее пересечь, а когда нельзя. «Здесь львы не нападают на людей[68], — объяснял Элизабет Томас старший охотник Тома. — Там, где на них не охотятся, львы не бывают опасными. Что до нас, то мы с ними мирно живем».