именно в те моменты, когда популярность его падала. Даже Павел Милюков, лидер партии кадетов, профессор, убежденный противник дуэлей, не мог победить искушения стать героем новостей. Внепартийная газета «Русское слово» в 1908 году с явным сарказмом комментировала предстоящий поединок этих двоих:

«Он заслонил собою все интересы думской жизни, все вопросы, все злобы дня. Конфликт, происшедший между лидерами двух главнейших думских партий, между двумя серьезными общественными силами, покрыл собою все происходившие до сих пор инциденты между отдельными депутатами. Каков бы ни был исход, он, несомненно, по всей своей обстановке имеет историческое значение для третьей Думы».

Из-за этого Дума приобрела некий скандальный ореол. Конечно, там велась большая, скрупулезная и методичная работа, но журналистам и публике всегда интереснее скандал, и в обществе сложилось соответствующее мнение. Нарочно скандализировали образ Думы и те, кому не нравилась сама ее идея: многие правые депутаты были сторонниками самодержавия и могли специально провоцировать других, доказывая таким образом всей России, что из парламента ничего путного не выйдет. Были и левые депутаты, социалисты, которые хотели революции, свержения царя и диктатуры пролетариата, а не вот этого куцего парламентаризма. Им тоже была политически выгодна дискредитация Госдумы. Заинтересованы в хорошей репутации парламента были только либералы. Именно они выдвинули лозунг «Беречь Думу». Но и они, как видите, могли вызывать друг друга на дуэль.

Cтолетиями в России нельзя было высказывать свое мнение во всеуслышание. Нельзя было не только заниматься публичной политикой, но и просто высказываться публично: неслучайно Герцен и Огарев издавали «Колокол» в Лондоне. Когда в 1905 году открылись многие двери и окна, всех как будто прорвало. Когда читаешь речи думцев, иногда сложно понять: чего хочет оратор, что предлагает? А он просто хочет выговориться, быть услышанным, сказать вслух о голоде, о бедности, о неграмотности, о произволе властей. Люди читали эти речи, впитывали идеи, как земля дождевую воду после долгой засухи. Порой было даже неважно, есть ли в речи парламентария хоть какие-то конкретные предложения. Достаточно было слышать, что кто-то говорит вслух на всю страну о том, о чем раньше можно было потолковать только на кухне.

Если в психотерапевтическом плане эта «общенациональная рефлексия» и приносила пользу стране, то законодательная работа в Думе – далеко не всегда. От деятельности думцев старые министерские работники то и дело испытывали испанский стыд.

Перед появлением Госдумы оппозиция и некоторые крупные чиновники, например Витте, пытались убедить царя, что создание парламента закончит революцию. Однако после его созыва ситуация только накалилась. К лету 1906 года либеральная оппозиция перестала контролировать выступления рабочих и крестьян за пределами крупных городов (если вообще когда-либо их контролировала), но при этом неустанно давила на царя и правительство, ужесточая требования. Теперь они настаивали на том, чтобы составить правительство из своих кругов, пытались убедить императора, что, как только они встанут во главе страны, мгновенно наступит мир и благоденствие. Однако было очевидно, что уже никто не сумеет призвать страну к порядку. К этому времени повсеместные народные выступления стали стихийными. Более того, к протестам подключились уже не только профсоюзные организации, но и самые настоящие уголовники. Пользуясь творящимся хаосом, можно было нацепить красные банты, остановить где-нибудь посередине перегона поезд и ограбить его во имя революции.

Суды, прекрасно и объективно работавшие в мирное время, не справлялись с наплывом дел. К тому же законно и справедливо наказывать восставших было очень сложно. Вот, к примеру, совершено противоправное действие: сожжена усадьба. Кого сажать в тюрьму? Как доказать, что именно этот конкретный крестьянин поднес факел к дому? Кроме того, само следствие по процедуре требовало времени. Ни суды, ни следственные органы не были готовы к такому, да и судьи, не говоря уже об адвокатах, симпатизировали восставшим и не сочувствовали царскому правительству.

Летом 1906 года во главе правительства встал Петр Столыпин. Он сразу же принял решительные меры. Вторая Дума была распущена, Третья – еще не собрана, и в перерыве между созывами можно было издавать законы без согласования с парламентом. В августе, выжив после покушения, Столыпин ввел в стране военно-полевые суды, что радикально изменило ситуацию. В губерниях, переведенных в режим чрезвычайного положения, временно вводились особые суды из офицеров, которые разбирали насильственные правонарушения. Передача дела в суд происходила в течение суток после совершения преступления. Разбор дела мог длиться не более двух суток, приговор приводился в исполнение в 24 часа. У подсудимых не было никакой защиты, и, конечно, не обходилось без судебных ошибок. Всего такие суды приговорили к смерти около 1100 человек, тем временем поджоги и погромы постепенно сходили на нет.

Традиционно Столыпина называют кровавым палачом, задушившим своими беззаконными судами революцию. Однако за первый ее год одних чиновников было убито 3500. Если посчитать общее количество жертв революции, убитых и раненных за все ее время (включая поджоги усадеб, ограбления и прочее), их оказывается примерно 17 тысяч. Что до военно-полевых судов Столыпина, из тысячи с лишним смертных приговоров, вынесенных ими, в исполнение привели около 700. С другой стороны, террористов и революционеров судили и иные суды. По всем приговорам с 1905 по 1910 год было казнено 3700 человек. Вспомним, что 3500 убитых революционерами – это только государственные чиновники и только в первый год революции.

За полгода после введения военно-полевых судов страна успокоилась. Революция закончилась не вследствие Манифеста 17 октября и не вследствие появления Госдумы. Хаос завершился репрессиями, но в стране появились конституция и парламент, что, конечно было необходимым, давно назревшим и безусловно полезным нововведением.

Итак, третий созыв Думы собрался 1 ноября 1907 года. Дума тоже была оппозиционной, либералы крайне негативно оценивали репрессивные меры Столыпина, называя их беззаконными и попирающими права человека[19]. 17 ноября все тот же кадет Федор Родичев выступил с трибуны и яростно заклеймил душителей революции:

«Стала ли правдой старая статья Основных законов, говорящая, что русская империя управляется на точных основаниях закона? Может ли каждый из нас быть уверенным, что право его не будет нарушено ради государственной пользы, ради мгновенного понимания случайным носителем власти этой пользы? Можем ли мы сказать: "Дом мой есть замок мой"? Можем ли мы ручаться за то, что представителем власти ради успокоения дом этот не будет сожжен? (Рукоплескания слева, протест справа.) Нет, не можем. До тех пор, господа, пока Россия еще делится на разряды, пока права каждого поставлены в зависимость от его заслуг перед властью, стоящей выше права, перед властью, признающей это право не потому, что она сама ему подчиняется, а потому, что она раздает его как привилегию, до тех пор русского гражданина нет, и до тех пор мы, любящие свое отечество, стремимся создать его. (Рукоплескания слева, голоса справа: "В Выборге!"; смех.)»

Речь получилась очень патетическая и длинная. К концу Родичев, распалившись, заявил:

«Правительство мы приветствовали бы, если бы оно бесповоротно вступило на путь права и в область суда не вносило бы угроз. Мы приветствовали бы его, если бы оно сошло с той плоскости силы, которую составляет только оправдание преступлений. При наличности этой психологии рассчитывать на прекращение преступлений – это утопия, потому что тот, кто не осмеливается судить всенародно преступника и казнить его, тот прежде всего сам сомневается в своей правоте. А сомневающиеся в правоте своей насилием не созиждут власти своей, они могут похоронить ее. Вот почему мы защитники порядка (смех), закона и власти… (Шум. Звонок председателя.) Да, господа, я вам скажу более: в то время, когда русская власть находилась в борьбе с эксцессами революции, только одно средство видели, один палладиум в том, что господин Пуришкевич называет муравьевским воротником и что его потомки назовут, быть может, столыпинским галстухом… (Оглушительный и продолжительный шум, возгласы: "Довольно! Довольно! Долой! Вон!" Звонок председателя.)»

Да, это было сильно – Родичев назвал виселицу столыпинским галстуком! Поднялся