Ли Цзин тонкими штрихами обрисовала эрудированность доктора Ли. Она отметила, что он охотно ссылался на пожелтевшие книги в своем шкафу, радушно взял меня в ученики, так же как и в друзья («Вопросы слетали с его языка, как пули», – написала она о моей реакции на сверчков). Она назвала доктора Ли эрудитом нашего времени, утонченным знатоком, культивирующим комплекс искусств, свойственных ученым; в этом комплексе долгое время занимали видное место такие свойства, как созерцание, понимание и манипулирование тем, что я назвал бы природой (в том числе оценивание сверчков, их тренировки и проведения их боев) [119]. «Вызвавшись меня наставлять, – написала Ли Цзин, – доктор Ли взялся за чуаньдао цзе хо» (так в конфунцианстве называется задача учителя: передача знаний древних мудрецов и урегулирование сложностей с интерпретацией этого знания). Ли Цзин сообщала читателям, что кампания доктора Ли за сверчков и против азартных игр – феномен высокой культуры, попытка вознестись над суетой дня сегодняшнего в высшие сферы, где можно как укрыться в прошлом, так и найти ориентиры для будущего. И Ли Цзин всё правильно написала, потому что если не указывать на эти возможности и желания, то всё остальное будет бессмысленно.

Доктор Ли вырос в Шанхае и, как и другие мужчины его поколения, с которыми я познакомился, увлекся сверчками с детства, причем его старший брат поощрял и развивал это увлечение. Он рассказывает, как в конце сороковых годов каждый день шел в школу мимо огромного (давно не существующего) рынка сверчков Чэн Хуан Мяо; он припоминает, как покупал сверчков на карманные деньги; вспоминает с нежностью круг «друзей насекомых» (чун ю), который сложился вокруг него, – мальчиков-сверстников и некоторых взрослых, которые иногда останавливались поиграть с ними.

В возрасте двадцати лет он окончил Шанхайскую киноакадемию и был распределен на работу на Шанхайскую студию научного и образовательного фильма, где развивал в себе таланты кинооператора и аниматора. В середине восьмидесятых он получил место профессора фотографии и анимации в Университете Цзяо Тун.

Об истории Шанхая в тот период мы не говорили, и в своих книгах он ее не затрагивает, но она хорошо известна: Шанхай, космополитический город, колыбель Коммунистической партии Китая, оказался в опале; возник план (правда, так и не осуществленный) по упразднению мегаполиса и расселению жителей, которые оказались под подозрением ввиду упадочнического колониального прошлого Шанхая; принудительное закрытие сотен заводов, школ и больниц, переселение двух миллионов шанхайцев во время «Великого скачка вперед» и культурной революции; стремительный упадок и стагнация города, продлившаяся вплоть до его запоздалого включения в стратегию реформ Дэна – пудунской политики 1992 года; его блистательное возрождение: Шанхай затмил Гонконг и теперь смотрит через Восточно-Китайское море, ориентируясь не только на страны Запада, но и на Японию, Южную Корею и всю Юго-Восточную Азию [120].

И всё это время Ли Шицзюнь предавался своей страсти к сверчкам. Он женился, растил детей, выполнял свои обязанности, делал карьеру, расширял свой кружок любителей сверчков и отказывался устраивать бои сверчков на деньги. Он рассказывает, как бродил по своему кварталу в Шанхае, разыскивая партнера-сверчкиста, который согласился бы выставить своего сверчка против его сверчка, но без денежных ставок. Вновь и вновь он слышит отказ. Он предлагает устроить бой просто для тренировки, просто ради практики, но никто не готов рисковать своим насекомым без потенциального вознаграждения. Он возвращается домой, приунывший, огорченный «жалким состоянием мира, который его окружает» (ши фэн бу ляан). И тогда его жена, видя, как он расстроен, становится его заветным чун ю, и наедине в своей квартире они устраивают бои сверчков [121].

Это происходит в начале восьмидесятых, когда бурные потрясения, последовавшие за культурной революцией, уступают место новой турбулентности – временам реформ. Бои сверчков уже начинают возрождаться, команды энтузиастов из университетов Цзяо Тун и Фу Дань скоро прибудут на межуниверситетские соревнования в квартиру доктора Ли, а его жена и дочь будут готовить для них (как и для меня) изысканное угощение и держать что-то вроде салона сверчкистов под покровительством и руководством профессора – салона, объединившего настоящих друзей (пишет доктор Ли), не таких друзей, которыми обзаводишься в игорных домах, не таких, которые ссорятся из-за денег и навсегда разрывают отношения.

В отличие от игроков, которые вместе путешествуют, вместе ловят сверчков, вместе участвуют в боях, но утаивают свои знания друг от друга, эти любители сверчков делятся всем. Это круг друзей навеки, сплоченных вокруг любви к сверчкам; круг, в котором доктора Ли все признают своим старшим братом.

Я не могу забыть картину из рассказа доктора Ли: он и его жена в своей шанхайской квартире, внутренние эмигранты, укрывшиеся от запустения, которое они видят повсюду, но накануне расцвета их любимого занятия – расцвета, которым мир будет обязан не возвращению к элитарным традициям культуры сверчков, столь высоко ценимой доктором Ли, а смягчению морального кодекса и волне лишних денег (у одних) и отчаянной нищеты (у других), что станет плодородной почвой для возрождения азартных игр, которые столь тревожат доктора Ли. Профессор видит во всем этом глубокую иронию судьбы, но также это нервирует его и, пожалуй, сбивает с толку. Поскольку для Ли Шицзюня уход за сверчками и их бои – это вопрос и цин юэ син, что переводится примерно как «воспитание нравственного характера, духовный рост личности и общества в целом».

Профессор выражается без обиняков – как при личном общении, так и в своих текстах. В конце своей книги «Пятьдесят запретов для ловца сверчков» (не покупайте сверчка с челюстями в форме иероглифа, не покупайте сверчка с округлыми крыльями, не покупайте сверчка, у которого всего один усик, не покупайте сверчка, который наполовину самец, а наполовину самка, и т. п.) он замечает: вполне понятно, почему общество пренебрежительно смотрит на бои сверчков. Если в университете он читает лекции, одетый в костюм и галстук, то на рынке насекомых, окруженный «людьми невысокого пошиба», он вынужден (чтобы не показаться смешным) одеваться попроще – в шлепанцы, футболку и шорты, как все остальные. Эта некультурность (она видна сразу: вокруг него все курят, ругаются и сплевывают на землю) – не просто вопрос личного вкуса. «Если вы хотите, чтобы другие обращались с вами почтительно, для начала сами ведите себя прилично», – требует он [122].

Это не просто вопрос этикета. Круг, который формирует профессор Ли, – одновременно убежище от мира и образец для него. Профессор Ли говорит, что в китайском обществе вежливость находится в кризисе, а бои сверчков – это развитое искусство с долгой историей, это дисциплинированность, это путь к духовности, это идеальная основа для развития и роста личности. Бои сверчков – все их традиции, свод познаний, требования к учености – редкостное искусство, близкое скорее к тай-цзи, чем к маджонгу. Но это искусство деградирует из-за азартных игр. Какой кошмар: столь возвышенное занятие сделалось основой такого нравственного вырождения!

Кампании против азартных игр – обычное дело в КНР со времен Освобождения. Но хотя политика КПК в этой области периодически, особенно после постмаоистских реформ, становится агрессивной, обуздать распространение азартных игр не удается. Наступление на сверчков (в отличие от неудачной попытки запретить маджонг в восьмидесятые годы) идет не впрямую, и тут можно усмотреть параллели с политикой при династиях Мин и Цин, когда имперские запреты касались возникшей сети «профессиональных» игорных домов со сверчками в городах, но законы были направлены не против боев сверчков, а только против азартных игр [123].