со встроенной темно-синей софой и ковром с геометрическим исламским орнаментом в синих и бежевых тонах на полу. Клеманс дала команду собакам сидеть – благодаря им она чувствовала себя более защищенной – и поставила кресло напротив софы, на которой, широко расставив ноги, развалился Патрис.

– Осмелюсь сказать, что сегодня ты кажешься особенно красивой. – Взгляд Патриса задержался на ее теле.

Клеманс опустила глаза, словно желая проверить, что особенного увидел Патрис. На ней был тонкий льняной кафтан, на голове шелковый тюрбан кофейного цвета, на шее длинное ожерелье из золотых и серебряных шариков. Она покрыла ногти золотым лаком и из всей косметики ограничилась бледно-розовой полупрозрачной помадой. Клеманс не ответила на комплимент. Она не могла глотать, а уж тем более говорить.

Патрис улыбнулся, хотя улыбка эта больше напоминала усмешку.

– Ты всегда была привлекательной девушкой, Адель Гарнье.

– Клеманс, – пробормотала она.

– Я полагал, ты замужем. – (Клеманс лишь пожала плечами.) – Почему ты сменила фамилию на Петье? Раз уж ты так и не вышла замуж, Аде… Прости, я хотел сказать Клеманс.

– Ты что, хочешь снова сделать мне предложение? – спросила Клеманс, понимая, что он наверняка навел о ней справки.

– Допустим. Ну и что бы ты мне ответила?

Поерзав в кресле, Клеманс посмотрела Патрису в глаза:

– Ну а если серьезно, зачем ты на самом деле явился по прошествии стольких лет?

– А разве двое старинных друзей не могут просто посидеть за чашечкой чая? – (Клеманс почувствовала, как по спине течет струйка пота.) – Ну тогда я перейду прямо к делу. Хорошо? – (Клеманс не совсем понимала, в какие игры играет Патрис, но, поскольку он явно что-то затеял, у нее не оставалось иного выбора, как набраться терпения и ждать. В любом случае она должна была знать, что его сюда привело.) – Видишь ли, мне придется вскоре покинуть Марокко.

– Неужели?

– Ты, возможно, помнишь моего отца?

– Конечно, – ответила Клеманс.

– Безвременная кончина твоего отца очень расстроила его, ведь они были друзьями. Надеюсь, ты получила удовольствие от воспоминаний, глядя на фотографии?

Значит, это Патрис прислал ей те фотографии. И записки тоже? Пытаясь скрыть волнение, Клеманс пропустила вопрос мимо ушей и ограничилась слабой улыбкой. Но в глубине души она чувствовала себя раздавленной. Не реагируй. Не реагируй. Она посмотрела на отливающие бледным золотом стены гостиной. Ей хотелось, чтобы солнце окрасило их красно-коричневым с медным отливом. Что означало бы наступление вечера, когда Патриса здесь уже точно не будет.

– Я глубоко убежден, что у тебя имеется принадлежащая мне ценная собственность, – заявил Патрис.

Время сразу замедлилось. Что он имел в виду? Клеманс, которая по-прежнему думала о фотографиях и анонимных записках, словно онемела, а потому лишь приподняла брови.

Надия принесла чайник и тарелку с марокканским печеньем. Налила им чая и ушла.

– Твой отец обещал моему одну вещь, – продолжил Патрис, изучая печенье. – У меня есть письмо о намерениях, но, когда огласили завещание, сей документ был проигнорирован. У меня нет объяснений, почему так вышло, но обещанная моему отцу вещь действительно ценная. Мой отец вскоре умер, и теперь это мое наследство. Я пришел потребовать то, что принадлежит мне по праву.

Клеманс продолжала молчать. Она сидела потупившись, мысли разбегались и путались. Что именно ему известно? Что именно ему известно? Неужели это правда? Он явился исключительно ради личной выгоды. Так? Клеманс чувствовала на себе его взгляд, но, предвидя неприятный разговор, не стала поднимать глаза, а только заставила себя дышать глубже. Вдох – выдох. Вдох – выдох.

– Это маленькая прямоугольная золотая шкатулка, украшенная рубинами и изумрудами. Внутри лежит пара покрытых эмалью и серебром ножных браслетов с позолоченными защелками. Браслеты бесценные. Ты помнишь… те самые браслеты?

Желание Клеманс освободиться от страха, пожиравшего ее со дня появления Патриса, стало нестерпимым. Она боялась, что если откроет рот, то, не удержавшись, выложит все прямо сейчас, и слова, точно птицы, разлетятся по комнате, стены которой пропитаны чувством вины.

Не дождавшись ответа, Патрис раздраженно вздохнул и продолжил:

– Это марокканские ножные браслеты восемнадцатого века. Они покрыты филигранной серебряной проволокой со вставками из тончайшей эмали бирюзового, зеленого и желтого цвета, характерной для мастеров города Феса.

Клеманс понятия не имела, что именно и кому обещал отец. Она не помнила даже разговоров на эту тему.

– А у тебя с собой… как ты там говорил? – сквозь стиснутые зубы выдавила она. – Письмо?

Патрис вынул из кармана лист бумаги и вручил Клеманс:

– Это копия. Оригинал хранится в банке.

Она уставилась на Патриса, в голове вихрем пронеслись образы прошлого. Сожженный кабинет ее отца. Отец Патриса, их семейный врач. Неужели, когда он стоял на пороге, разглядывая обугленные руины, у него на шее висела камера? И был ли это действительно он? Впрочем, Клеманс уже была в этом почти уверена.

– У меня нет возможности проверить подлинность письма. – Она посмотрела на пожелтевший лист плотной бумаги с печатью отца внизу. Затем с деланым равнодушием вернула бумагу Патрису. – А если оно подлинное, почему твой отец не оспорил завещание?

– Не хотелось бы порочить память отца, но, по правде говоря, он был слишком слабым. – Патрис сухо улыбнулся. – Навряд ли он мог предвидеть, что это наследство ему очень пригодится.

– Я всегда считала его добрым, участливым человеком.

– Ну, это длинная история.

Клеманс встала с места, чувствуя, что ее буквально не держат ноги. Патрис наверняка заметил, как сильно они дрожат. Сделав порывистый вдох, она ответила:

– Чувствую, у тебя тоже длинная история. А точнее, невероятная. Не может быть, чтобы твой отец в свое время не предъявлял письма.

– Как я уже говорил, он был слабым.

– Я тебе не верю.

Патрис поднялся с софы, надвигаясь на Клеманс. Неужели он собрался ее ударить? Она вздрогнула, вспомнив себя в семнадцать лет. Тогда, вскоре после отказа выйти за него замуж, он прижал ее к стене флигеля и сунул руку ей за корсаж. Это было отвратительно. Он был отвратителен. Она изо всех сил оттолкнула его и для надежности громко позвала маминого песика Симона, чтобы слуги знали, что она там.

– Просто ответь мне! – потребовал Патрис, тыча в Клеманс крючковатым пальцем. – Шкатулка у тебя?

Выждав секунду, Клеманс тихо ответила:

– Понятия не имею, о чем ты. И вообще я ничего не знаю. Шкатулка, так ты сказал?

Патрис злобно прищурился:

– Ты отлично знаешь, что именно я сказал.

Он сжал руки в кулаки, не в силах скрыть своего разочарования. Клеманс хотелось со всех ног бежать прочь, позвать Ахмеда, оказаться как можно дальше от этого человека.

Сжав губы в тонкую ниточку, Патрис