Дома мы постарались папу успокоить. Мама подарила ему один из подарков – зажигалку 20-х годов в форме шотландского терьера. Папа несколько раз ее зажег, а потом начал внимательно рассматривать.

«Чего-то мы не «зажигаем» на Рождество», – заметил папа и поднес горящую зажигалку к сухим иголкам елочки, которые мгновенно загорелись, и игрушки на дереве стали взрываться от высокой температуры. Дерево быстро занялось.

Несколько секунд мы стояли как вкопанные, потом мама велела нести воду и одеяла. Повалив елку на пол, мы потушили пожар, разбив при этом большинство елочных игрушек и испортив наши подарки. Папа сидел на диване и смеялся. Он заявил, что делает религиозности мамы большое одолжение, потому что дерево – исключительно языческий символ.

Мы стояли вокруг него мокрые и уставшие, а елка все еще дымилась на полу. Никто даже не сказал папе, что он испортил Рождество, которое мы планировали несколько недель и которое обещало быть лучшим Рождеством в истории нашей семьи. Когда у папы наступало помутнение рассудка, все мы закрывались и не обсуждали эту тему. Именно так мы в тот вечер и поступили.

Весной следующего года мне исполнилось десять лет. В нашей семье из празднования дня рождения не делали культа. Иногда мама вставляла в мороженое несколько свечек, и мы пели «С днем рождения тебя». Иногда родители могли купить подарок: комикс, пару трусов или обувь, но довольно часто они полностью забывали о дне рождения ребенка.

Поэтому я очень удивилась, когда в мой день рождения папа вывел меня на веранду и спросил, что я больше всего на свете хочу получить в подарок. «Понимаешь, у тебя юбилей. Ты размениваешь второй десяток, – сказал папа. – Ты очень быстро растешь, Горный Козленок, и пройдет совсем немного времени, как станешь самостоятельной. Если в мире есть что-то, что я могу для тебя сделать, пока я еще жив, скажи».

Я понимала, что папа не говорит о каком-нибудь экстравагантном подарке наподобие пони или игрушечного дома для кукол. Он спрашивал меня о том, что он может сделать для меня, чтобы мои уходящие детские годы были запоминающимися. Я знала, чего хочу больше всего на свете, но боялась его попросить. Я начинала нервничать даже при мысли о том, что могу произнести эти слова вслух.

Папа заметил мои колебания. Он присел на одно колено, чтобы не быть выше меня. «Ну что? Говори», – сказал он.

«Это очень серьезная вещь».

«Только попроси».

«Я боюсь».

«Ты знаешь, что, если это можно сделать, я это сделаю. А если это сделать невозможно, то я умру, пытаясь эту вещь для тебя достать».

Я посмотрела на облака в синем небе Аризоны. Не отрывая взгляда от далеких облаков, я глубоко вздохнула и спросила: «А ты можешь перестать пить?»

Папа молчал. Он опустил глаза на бетонный пол веранды, а потом посмотрел на меня как побитая собака. «Наверное, ты меня очень стыдишься?» – спросил он.

«Не очень. Но мама была бы очень счастлива, если бы это произошло. И денег у нас было бы больше».

«Не надо это объяснять», – сказал папа почти шепотом. Он встал, вышел в сад и сел под одним из апельсиновых деревьев. Я последовала за ним и села рядом. Я попробовала взять его за руку, но он сказал: «Дорогая, если не возражаешь, я хотел бы немного побыть один».

На следующее утро папа сказал, что собирается несколько дней провести в одиночестве в спальне. Он попросил нас его не беспокоить, в комнату не входить и играть на улице. В первый день все было спокойно, но когда я пришла из школы на второй день, то услышала, что из спальни раздавались страшные стоны.

«Папа?» – спросила я. Ответа не последовало. Я открыла дверь.

Папа был привязан к кровати ремнями и веревками. Не знаю, смог ли он это сам сделать или мама ему помогла. Он дергался и тянул опутывающие его оковы с криком: «Нет! Хватит! О, боже!» Его лицо было серым и потным. Я позвала его, но он меня словно не услышал. Я вышла на кухню и наполнила водой пустую бутылку из-под апельсинового сока на случай, если папа захочет пить, и села рядом с дверью спальни. Увидев меня, мама приказала мне идти гулять. Я сказала, что хочу помочь папе. Она ответила, что я ничем не могу ему помочь, но я все равно никуда не ушла.

Папа бредил несколько дней. Я приходила из школы, брала бутылку воды, садилась рядом с дверью спальни и сидела так до вечера. Брайан и Морин играли на улице, а Лори была в другой части дома. Мама рисовала в студии. Никто не обсуждал происходящее. Однажды, когда мы ужинали, из спальни раздался особенно громкий и страшенный крик. Я посмотрела на маму, которая спокойно разливала по тарелкам суп, словно ничего особенного не произошло.

«Сделай что-нибудь! – закричала я. – Помоги папе!»

«Твоему папе, кроме его самого, никто не может помочь. Он должен сам справиться со своими демонами», – ответила мама.

Примерно через неделю папа перестал бредить и попросил нас зайти в спальню. Я еще никогда не видела его таким худым и бледным. Он взял протянутую мной бутылку. Его руки так сильно тряслись, что, когда он пил, вода текла у него по подбородку.

Еще через пару дней папа начал ходить. Аппетита у него не было, и руки все еще тряслись. Я призналась маме, что, возможно, совершила ошибку, но мама заметила, что кризис помогает выйти из болезни. Еще через несколько дней папа почти пришел в норму. Он делал все медленно и стал молчаливым. Он часто нам улыбался и брал нас за плечи, иногда держась за что-то, чтобы не упасть.

«Интересно, как изменится наша жизнь?» – спросила я Лори.

«Никак не изменится. Он уже не впервые пытается бросить, но пока ни разу не получилось», – ответила сестра.

«На этот раз должен бросить».

«Почему ты так думаешь?»

«Потому что он обещал сделать это мне в подарок».

Целое лето папа приходил в себя. Дни напролет он сидел под апельсиновым деревом и читал. К началу осени его силы восстановились. Для того чтобы отметить свою новую жизнь, он решил, что семья должна поехать в долгое путешествие в Гранд-Каньон. Он планировал обойти лесничих и сотрудников парка, найти пещеру у реки и пожить в ней. Он предполагал купаться, ловить рыбу и готовить ее на костре. Мама с Лори будут рисовать, а мы с Брайаном исследовать геологические породы. Все будет как в добрые, старые времена, говорил папа. Нам, детям, в школу ходить не обязательно, потому что мама может дать нам образование лучше, чем все идиоты-учителя в школе, вместе взятые. «А ты, Маленький Козленок, соберешь прекрасную коллекцию минералов, даже лучше той, которая у тебя была».

Всем эта идея понравилась. Мы с Брайаном так развеселились, что запрыгали по комнате. Мы упаковали одеяла, еду, рыболовные снасти, Лорины карандаши и бумагу, любимое одеяло Морин цвета нежной лаванды, а также мамины холсты, кисти и краски. Все, что не поместилось в салоне, мы привязали на крышу автомобиля. Мы захватили мамин очень хороший и дорогой лук, инкрустированный вкладками из разных пород садовых деревьев, потому что, по словам папы, в каньонах могли столкнуться с самыми неожиданными животными. Он обещал нам с Брайаном, что к тому времени, как мы вернемся, будем стрелять не хуже настоящих индейцев. Если мы вообще вернемся. Может быть, мы решим жить в Гранд-Каньоне?