хоть до Харбина, хоть бы и дальше, лишь бы получить как минимум двукратное превосходство в пехоте и кавалерии, ведь именно о таком численном перевесе, как необходимом для победы, командующий не раз и не два говорил вполне определенно.

Вскоре он ждал прибытия в армию нескольких новых крупных частей из западных губерний страны, пулеметных команд, артиллерийских, гаубичных и бомбометных батарей, а также полного укомплектования заявленной потребности в боеприпасах, патронах, зимнем фураже и много чего еще. Благо Кругобайкальская железная дорога должна была вот-вот начать пропускать эшелоны в режиме общего графика.

Пока же, в ожидании этого светлого будущего, подобающий чести русского флага и имени ответ на растущее день ото дня японское давление в планы Куропаткина и его штаба явно не входил. Нужно ли говорить, как это бездействие отражалось на умонастроениях большинства офицеров, на боевом духе русских войск? Поговаривали о возможном вскоре оставлении Ляояна, о том, что на такой случай якобы уже заготовлены приказы, что под Мукденом готовятся новые позиции и тому подобном.

Но случилось все иначе. И весьма неожиданно. Как для самого командующего, так и для всей остальной Маньчжурской армии. Да и не только для нее…

8 сентября в Москве, где император находился проездом в Севастополь, он принял генералов Гриппенберга, Мищенко и Зарубаева. При их разговоре присутствовал также ранее вызванный государем из Киева генерал-лейтенант Сухомлинов. В итоге произошло нечто совсем удивительное, а для понимания некоторых даже невероятное: 17 сентября они все четверо появились в ляоянской ставке вместе с наместником Алексеевым. Евгений Иванович сразу же после взаимных приветствий, не медля ни минуты, вручил генералу Куропаткину именной указ государя императора об отрешении того от командования и срочном выезде в столицу.

Гриппенберг по решению царя становился командующим Маньчжурской армией, генерал от кавалерии Бильдерлинг – начальником его штаба, Флуг – генерал-квартирмейстером. Мищенко получил звание генерал-лейтенанта и формировал 2-й кавалерийский корпус. Зарубаев стал командующим 1-й армией, а не вполне еще оправившийся от своих ран, но уже севший в седло граф Келлер – 2-й. Генерал-лейтенант Ренненкампф получил под свою команду 1-й кавалерийский корпус. В Мукдене генерал-лейтенант Сухомлинов немедленно приступил к формированию из вновь прибывающих кавчастей «ударной» Конной армии двухкорпусного состава, в нее, в частности, вошли сводная гвардейская кавдивизия и так называемая Дикая дивизия из представителей горских народов Кавказа.

На долю генерала Грулева выпала тяжкая работа по подготовке тылового расположения армии в военно-инженерном отношении и, в частности, создание Мукденского оборонительного района на принципах, изложенных в наставлении великого князя Михаила. Достаточно сказать, что за три месяца одних только временных железных дорог было проложено более четырехсот километров. Он же занимался приемом, расквартированием и запуском учебного процесса прибывающих из России пехотных и артиллерийских пополнений. Так что удивляться тому, что в декабре Гриппенберг именно ему приказал возглавить 3-ю армию, из этих частей в основном и составленную, не приходится.

Новый вождь Маньчжурской армии особое внимание уделял тому, что происходило в ее тылах. Многим запомнился самый первый приказ, который издал Гриппенберг в качестве командующего: генерал Шуваев был назначен им начальником службы тыла – главным интендантом действующей армии. Теперь ему предстояло на ходу реорганизовать систему снабжения войск всем необходимым, от печки-буржуйки, тушенки и зубного порошка до сапог, плащ-палаток и конского фуража. Такая должность вводилась в русской армии впервые, но, судя по всему, Гриппенберг знал, что ему предстоит, ибо из России в помощь Шуваеву вскоре прибыли не только интенданты-спецы из Главного штаба, но также несколько жандармских офицеров.

Кстати, бывшие жандармы и полицейские-добровольцы должны были составить до тридцати процентов личного состава пяти рот вновь созданного армейского управления полевой жандармерии, командовать которым был назначен приехавший из Киева вместе с Сухомлиновым свежеиспеченный полковник Бонч-Бруевич.

Землетрясение в головах случилось полное. Кто-то из старших офицеров, а особливо интендантов, готовился паковать чемоданы, подавляющее же большинство окопного офицерства ликовало…

Куропаткин уехал из Мукдена 20-го числа, когда до армии дошел указ о назначении его сопредседателем с российской стороны вновь созданного Постоянного консультативного комитета русского и французского военных министерств, а также нашего Главного и их Генерального штабов. Несмотря на драматические для него лично обстоятельства, Алексей Николаевич Куропаткин как мог бодрился, держался молодцом, и с кем мог, тепло и сердечно попрощался. До поезда Гриппенберг его проводил лично. Пожимая руку своему преемнику у двери вагона, Куропаткин сказал: «Удачи тебе, Оскар Казимирович. Армию нашу воевать мы научили. Даст бог, тебе теперь проще будет новую славу нашим знаменам стяжать. Знай: обид на тебя не держу, волю же императора всегда наивысшей справедливостью почитаю…»

Они обнялись, и Куропаткин вошел в вагон. Больше в Маньчжурии он не был. Никогда.

* * *

Со слов очевидцев известно, что сразу после отбытия Куропаткина британский военный агент полковник Уотерс, поздравляя Гриппенберга с вступлением в командование армией, заявил: «Теперь, генерал, у вас есть все для того, чтобы стать русским Китченером!» На что не отличавшийся особой дипломатичностью и никогда не лезущий в карман за словом Оскар Казимирович ответил англичанину известной фразой, которую потом растиражировали в прессе: «Вы и вправду думаете, что я пришел довоевывать выигранную не мной кампанию и загонять гражданских в концлагеря?»

Годы спустя роль генерал-адъютанта Куропаткина в Русско-японской войне некоторые российские и зарубежные военные историки упорно пытались сравнить с ролью Барклая де Толли в Отечественной войне 1812 года, а самого Алексея Николаевича полагали безвинно пострадавшим. Возможно, в этом были бы определенные резоны, если бы не результат Гайпин-Дашицаоского сражения, которое японцы дали Маньчжурской армии спустя всего три недели после отъезда его в Петербург. По мнению специалистов Генштаба, эта досадная неудача русских войск во многом была предопределена оставленным после себя «наследством» генерала Куропаткина: численностью и расстановкой войск, расположением их и позициями, чего Гриппенберг и его генералы просто не успели вполне изменить до начала наступления неприятеля.

Пока наша армия приводила себя в порядок, а в штабах происходила смена командования и решались различные сопутствующие этому многочисленные вопросы, японцы тоже не дремали. После высадки у Дагушаня 4-й армии Нодзу они оперативно подтянули тылы, завезли боеприпасы и пополнили части первой линии. После чего, ударив по Штакельбергу с фронта и во фланг превосходящими силами, японские 2-я и 4-я армии в ходе трехдневных упорных боев вынудили его перед лицом перспективы возможного окружения в прибрежном районе, простреливаемом с залива японским флотом, очистить позиции у Инкоу и начать отход к Ляояну.

Попытка Гриппенберга восстановить положение стремительным броском на Инкоу еще не закончившего формирование корпуса Мищенко провалилась из-за флангового