Подозвал он к себе верткую Машутку; усадив ее по правую руку, продолжил расспросы.

– А жива ль твоя добродетельница? – как будто между делом поинтересовался Михаил.

– Жива до сих пор.

– А годков уж ей сколько?

– Ой, да кто ж теперь скажет-то… – Машутка на миг задумалась, а потом, тряхнув головой, словно не справившись с непосильной задачей, выложила то, что знала. – Она стара уж была, когда меня подбросили, а сейчас и подавно. В

Новгороде вряд ли ей одногодки сыщутся. Кой-кто поговаривает, ей лет сто должно быть, да Господь не хочет такую злыдню прибрать.

– А есть ли родня у твоей мачехи, ничего она тебе про то не сказывала?

Нахмурившись, Мария ответила:

– Я поначалу думала, что и нету. Но как-то, я еще ребенком была, обмолвилась Елена о родне. Провинилась я тогда безбожно, до слез довела ее. Обычно-то она словно каменная.

Вот тогда-то и крикнула она в сердцах, дескать, Господь ее за Аннушку наказывает. Говорит, брат когда помер, дочку оставил – Анну; та уж постарше была, не захотела, мол, со мной в Новгород отправляться, заупрямилась, недолго думая, без Елениного ведома замуж вышла. Девка, говорит, завидная была, я б ей такого мужа сыскала. Так нет же, сама нашла – без кола да без двора, нищету распоследнюю.

– Мачеха моя, – продолжала Маша, – уж больно осерчала тогда на племянницу свою: решила, коли не захотела помощь принять, пущай сама выкручивается – уехала, не простившись, и никогда больше не наведывала Аню. Однако ж все время сообщали ей бывавшие в тех краях, каково житье у Аннушки. Знала Елена, что туго ей приходится, знала и что ребеночек у нее родился, но не захотела племянницу свою проведать, младенцу крестной стать. Даже когда у Аннушки муж помер – не поехала она к ней, зло затаила.

– Долго ждала Елена, но не было вестей о родственнице; Аннушка как сквозь землю провалилась. Наведывавшиеся в те края поговаривали, что заколочена ее изба, покосилась уже: знать, давненько уж там никто не живет.

– А как услышала эту весть Елена, болезнь на нее накатила, мне про то соседка уж после сказывала, – добавила Машутка. Говорят, мачеха сама потом Аннушку искала: ездила, людей выспрашивала, да так ни с чем и вернулась. То ли не захотели с ней люди дела иметь, то ли знали, да что-то скрывали, только не стали ничего говорить. К тому времени знакомцев Аннушкиных уж не осталось, а в замужестве она и не дружилась ни с кем. Соседка, и та у ней одна была – на отшибе жили, так ее в Московии не то брат, не то сват пристроил, только то про нее и знают. Никто и сказать не мог, жива или померла Анна…

– Вот и до сих пор мучается мачеха моя, своим грехом Аннушкину смерть считает, хотя доподлинно никто о ее смерти не знает, – выложив все, закончила Мария.

Михайло все больше дивился, выслушав незатейливый Машин рассказ. Все сходилось: его мать звалась Анна, до замужества Селина. Не любила мать про то рассказывать, но помнил Михайло, что жила она в молодости бедно, рано вышла замуж и рано же потеряла мужа. После его смерти попала в терем Василия, никогда боле не давая о себе вестей никому из помнивших ее. Родни у них не было: пару раз только упомянула мать о своей тетке, но Михаил даже не знал, как ее звать.

Давно хотел найти Шорин свою сродственницу, однако, не зная, где живет она и жива ли вообще, так до сих пор не выполнил бы своего намерения, случайным образом не встретив словоохотливую Машутку.

– А ты нынче в тереме живешь али с мачехой? – вернувшись к прежнему разговору, спросил Михаил.

– В тереме – недосуг мне туда-сюда бегать.

– Елену-то навещаешь?

– А как же. Ежели день воскресный или праздник какой, бывает, и отпрашиваться приходится.

– Хворает мачеха?

– Что вы, я и то чаще хвораю. Она нас всех переживет…

– А в это воскресение пойдешь к ней?

– Пойду, куда ж деваться. Хлебов напечь надо, а если успею, печь помажу.

– А хочешь, пойдем вместе, скучно-то поди одной со старухой? – подмигивая, тихо спросил Михаил.

Машутка попыталась незаметно оглядеться – не слушают ли соседки, чего ей боярин предлагает? Но те, уже не надеясь привлечь на себя внимание, утомленные долгой беседой боярина и Марии, были заняты каждая своим делом. Только любопытная Аксинья, сидящая совсем рядом, могла слышать их разговор, потому Мария снизила голос почти до шепота.

– Угу, – кивнула она головой, удивясь желанию московского боярина, зачем-то затеявшего не в богатые палаты ее позвать, но отправиться в старое мачехино жилище.

– Ты какой дорогой пойдешь? – поинтересовался Михаил.

– А в сторону речки. Ежели из терема выйдешь, то сперва по тропиночке книзу, – шепотом продолжала Мария.

Михайло быстро сообразил: только что Гришка чуть не упал с коня на той тропиночке. И не дав Машутке договорить, перебил ее:

– Знакомо мне это место. А когда ждать-то тебя?

– Да я с первыми петухами к ней собиралась – дел полно. Коли не испужаешься так рано вставать, я на тропинке у ключа подожду.

– Только без обману! Коли не желаешь боярина в гости позвать, скажи сразу: я не осерчаю, браниться не буду, – вопрошающе взглянул на нее Михаил.

– А чего мне обманывать, – обиделась Маша. – Кабы вы надо мной не посмеялись – буду мерзнуть, а никого и не будет…

– Вот тебе слово боярское, что приду, – усмехнулся ласково Михаил. – И еще у меня просьба к тебе есть – коли сохранишь все в тайне – не пожалеешь, от всей души отблагодарю.

У Машутки радостно заблестели очи – коли так же щедр, как весел да разговорчив был боярин, не грех и потерпеть, не хвастать перед подругами, потому поспешно кивнула головой – а вдруг боярин передумает.

Потолковав с Марией, Михайло призадумался – от прежнего одиночества не осталось и следа. Заметив, что девки примолкли, выжидающе глядя на боярина, Михайло оторвался от своих мыслей, вновь повел беседу. Рассмешив напоследок девок еще какой-то небылицей, резко поднялся из-за стола, кликнул Егора – и через мгновение слуга уже вел московского гостя в опочивальню, оставив всю челядь в глубоком недоумении.

В воскресение, как и условились, ранним утром, пока еще было темно, Михайло подъехал на тропиночку. Замерзая все больше и больше, он уже разуверился в том, что девка его не обманет, однако Мария выполнила свое обещание – с первыми петухами послышались осторожные шаги.

Михаил, не дав Машутке даже рта раскрыть, усадил ее на коня, и, спустившись по тропиночке, помчался что есть духу.

– А теперь куда? – спустившись по дороге, как объясняла Мария, и пуская коня шагом, поинтересовался Михаил.

Машутка еле отдышалась – не доводилось ей на боярском коне верхом скакать, да еще к тому же так быстро. Не в силах ничего вымолвить, Маша указала куда-то в темень, и только когда Михаил поравнялся с ее родным кровом, обрела дар речи.