— Вещи, которые мы делали… Мы делали их не только в те дни…

Она резко вскакивает с энергичностью, неожиданной в таком хрупком с виду теле. Пятится, спотыкается о коробку и падает. Я протягиваю ей руку, чтобы помочь встать. Она отталкивает меня. Бьет меня по руке.

— ЭТО ПРОИСХОДИЛО НЕ ТОЛЬКО В ТЕ ДНИ! — кричит она, убегая.

— Дюран, остановитесь! Мне надо поговорить с вами!

Капитан Гвардейцев даже на самую малость не замедляет свой ритмичный шаг. Чтобы не отставать от него, мне приходится почти бежать.

Вой сирены заполняет подземный коридор.

— Не сейчас, святой отец. У нас меньше часа до отправления. Скоро стемнеет. И случилось нечто непредвиденное.

— Но это срочно!

Дюран резко останавливается. Строго смотрит на меня.

— Возвращайтесь наверх, отец Дэниэлс. У нас проблема, и мы должны решить ее.

Мы сворачиваем сначала в один коридор, затем в другой. Дюран упорно отказывается меня слушать. А ведь мне стоило немалого труда отыскать его. Признание женщины так меня потрясло, что я не мог не поговорить о нем с капитаном. Я повсюду искал его, но никто не признавался, что знает, где он. В конце концов Бун посоветовал мне попробовать поискать его на электростанции. Один из обитателей станции проводил меня до самого нижнего уровня, где располагались все служебные помещения.

И в этот момент прозвучал сигнал тревоги.

Мы поспешно входим в большую комнату, освещенную неоновыми трубами, одна из которых мигает, явно сломанная.

Помещение похоже на моторное отделение корабля.

— В чем проблема? — спрашивает Дюран у похожего на иссохшего ворона человека, сидящего на машине, из которой валит едкий дым.

— Проблема? Нет никакой проблемы. Все наши проблемы уже позади! Эта машина дохнет!

— Что нужно сделать? Какая запасная деталь вам нужна?

— Никакая. Видите? Машину испортили нарочно. Она больше никогда не будет работать. Она сдохла, понятно? Сдохла!

— Кто это мог быть? — рычит Дюран.

— Какая, на хрен, разница? Мы обречены, понятно?! Обречены! Если эта машина сдохнет, мы тоже сдохнем!

Дюран достает из кармана рацию:

— Соберите население. Чтобы все были в столовой в восемь ноль-ноль! Отыскать каждого. Они нужны мне все, ясно? Все! Включая вас, священник, — заканчивает он, убирая аппарат обратно в карман. Потом в ярости уходит.

Человек, похожий на птицу, всхлипывает, глядя на дымящуюся машину. Запах горящего пластика вызывает тошноту.

— Что это? — спрашиваю я его. — Для чего она служит?

— Это компьютер, регулирующий перемещение топлива из метанового мешка в обогревающее устройство. Без него за несколько часов пропадет свет и отопление… Вопрос одного, максимум полутора дней. Потом это место станет холодным, как могила…

— У вас нет печей?

— Есть, конечно. А что нам в них жечь? Они газовые!

У человека исступленный взгляд. Микеланджело мог бы использовать его как модель для одного из пророков Сикстинской Капеллы. Пророка несчастья.[42]

— Кто это мог быть? — как и Дюран, спрашиваю его я.

Человек качает головой:

— Только сумасшедший.

— А следовательно?

— Следовательно, любой из нас. Здесь, на станции Аврелия, мы все сумасшедшие, вы не знали? Все! Мы все сумасшедшие! Все мы вкусили плод древа познания добра и зла и обезумели. Кто вам сказал, что это сделал не я? Я лучше всех знаю эту часть станции и…

Голова человека разлетается на красные куски мяса и белые с серым осколки. Часть лица, как маска, отделяется и шлепается о стену с ужасным звуком. Остальное тело — туловище, болтающиеся руки — медленно опускается на пол.

Бун стоит, опираясь на дверной косяк, и дует на ствол своего автомата, как бандит с Дикого Запада.

— Минус один, — ухмыляется он.

— Идиот чертов! — кричит капитан Дюран, врываясь в комнату. — Зачем ты его застрелил?

— Он практически признался.

Я мотаю головой.

— Он только сказал, что это мог быть кто угодно, — поправляю я его.

Дюран смотрит на Буна с отвращением.

— Мне стоило бы отправить тебя под трибунал. А ты ведь знаешь, как действует военное правосудие при военном положении, правда? Ты, я и пуля.

— Jawohl, mein Führer![43]

— Пшел отсюда, идиот!

— Вы его не накажете? — удивленно спрашиваю я Дюрана.

— За что?

— Как это «за что»? Он только что хладнокровно убил человека!

Капитан пожимает плечами:

— Меньше чем через два дня это место превратится в огромную могилу. Тот, кто сделал это, хотел покончить с собой. И, сделав это, забрал с собой всех остальных. Если этот человек виновен, тем лучше. Но это все равно ничего не меняет. Они все обречены.

Я испытываю желание заговорить с ним об исповеди жены диакона. Но удерживаюсь от этого.

— Почему вы говорите, что они обречены? Они могут пойти в Новый Ватикан.

— Ах да! И как же? Нам понадобились часы, чтобы доехать сюда на санях. А им придется идти пешком. У них бы это заняло не меньше трех дней. Никто из них не выжил бы. Им лучше оставаться здесь. Оранжереи, конечно, жаль. Приятно было время от времени есть свежую еду. Но ничего не поделаешь.

— Ничего не поделаешь? Как вы можете быть так циничны? Мы говорим о десятках человеческих существ!

— Вопрос точки зрения. Некоторые думают по-другому.

— Что скажет кардинал Альбани, если вы оставите их умирать?

Дюран разражается смехом.

Это очень неприятный смех.

— Альбани ничего не знает об этом месте. Это мы обнаружили его. Оно наше.

— Ваше?

— Военный аванпост. Под нашим контролем. И в нашем распоряжении. Смотрите на это как на… протекторат. Мы обеспечиваем их безопасность. И свое молчание…

— Молчание о чем?

— Это не ваше дело, священник.

— До вчерашнего дня вы называли меня «святой отец».

— Вчера было вчера.

Я указываю на машину. Дым становится все гуще. Открытые язычки пламени, мизерные, но угрожающие, начинают появляться в черноватой дымке.