В оптике потребительской иллюзии капитал превращается в вещь, лишенную общественных отношений: эксплуатации, труда, зависимости... Для потребителя мир - это супермаркет. Товары в нем волшебно появляются из воздуха, прямо на прилавках, за ними нет негативных коннотаций:

товарного фетишизма, брендового рабства или азиатских потогонок... Позитивный самовозрастающий капитал в этих изображениях вообще лишен социальных референций - он просто чудесно цветет и плодоносит, как золотое деревце в мечте Буратино. Однако, если мы загуглим теперь слово «капитализм», то на первых же страницах найдем потерянные референции.

Оказывается, что критическое осмысление системы существует и даже пользуется общественным спросом. В коннотациях слова «капитализм» здесь мы возвращаемся к его классическому определению через неравенство общественных отношений, противоречие между общественным характером труда и частным присвоением и т. д. Выясняется вдруг, что капитал - не сказочный горшочек и сам по себе не растет.

Критический пафос этих означающих удовлетворяет ожидания тех, кто уже в поисковом запросе умеет отделить общественную систему от производимого ею экономического продукта. «Чародейство общественных отношений» расколдовывается, «капитализм» декодируется. Словом, осуществляется нормальный интеллектуальный труд.

Так возникает семиотический разрыв между «позитивчиком» означающего капитала и негативными коннотациями капитализма, между некритической визуализацией понятия и полезной интеллектуальной нагрузкой знака. Мне кажется, что в этом разрыве - сама суть «сложенного» повседневного сознания. Такова, например, психология записного критика системы, совмещающего свои подрывные идеи со статусом рантье или акционера, полностью зависимого от Матрицы и озабоченного ее сохранением. Такова логика популярного левого дискурса, атакующего капитализм не всерьез, без претензий на волевой перехват власти. Всё, что вам нужно, - это любовь к острому и красивому слову.

С другой стороны баррикады эту бинарную логику принимает и правящий правый дискурс, совмещающий открытое насилие с благотворительностью. Ограбление оправдывается принципом «социальной ответственности» капитала. Регулярная промывка мозгов берет антракт для разовой самокритики...

Диалектика взаимоотношений власти и ее персонификации (Si/$) создает два основных идеологических кода, о которых часто говорит Жижек. В первом сценарии мы видим человеческие свойства власти, когда ее представитель оказывается «обычным парнем»: он может изменять жене, как Клинтон, пить и гулять, как Ельцин, рыбачить, как Путин, и т. п.

В этом варианте обывателя непроизвольно подкупает гуманистическая маска $, за которой почти исчезает господское означающее S1 - подлинные субъекты политического Реального (органы власти, корпорации, банки и т. п.).

Во втором сценарии, как в сюжетах голливудских кинокомиксов, мы видим нормального человека, неожиданно включающего турбо-режим, суперспособность, волшебную кнопку. И тогда изнанкой расщепленного героя $ (Супермена, Бэтмена, Человека-Паука, а вместе с тем и любого бюрократа, знающего, как использовать административный супер-ресурс) оказывается господская инстанция.

Сведение человеческой персоны к ее инструментальной функции - это для каждого из вариантов обязательное условие. Сменные фигуры «первых лиц государства», которые не меняют политическую парадигму, - пример такого отождествления. Вот, для иллюстрации, фигура одного из самых влиятельных и властных американских президентов Рональда Рейгана: сейчас трудно представить (даже после избрания Трампа), каким конфузом казалась политическая карьера «говорящей головы» из Голливуда. Не имеющий за душой ничего, кроме актерской маски и интересов крупного капитала, Рейган стал классическим пустым местом или местоблюстителем означающего хозяина мира. Его функция заключалась в художественном озвучивании чужих текстов и нажимании кнопок, с которыми, как рассказывает Терри Гиллиам, впрочем, были проблемы:

Рональд Рейган, президент из Диснейленда, был просто смешон. Он всегда выступал от имени чудовищно богатых политиканов правого крыла. На Ронни Рейгана и внимания -то никто не обращал: клоун и есть клоун. Потом его вдруг выбрали губернатором Калифорнии. В голове не укладывается, что актеришке из второсортных фильмов удалось забраться на такую высоту. В своих публичных выступлениях он ни разу не сказал ничего толкового, но при этом говорил так энергично и весело, что поневоле верилось, будто он целиком и полностью контролирует ситуацию (несмотря на то что все факты неопровержимо свидетельствовали об обратном). Берт Рейнолдс мне рассказывал, как его пригласили в Белый дом, когда там обитали Ронни и Нэнси (лучше дальше читать голосом Рейгана): «Смотри-ка, Берт, в столовой полным-полно секретных панелей. Нужно вот тут нажать, и она откроется.» Разумеется, он не может найти тайную кнопку, шарит по стене, пока наконец

Нэнси не скажет (это лучше произносить голосом Нэнси): «Ну, Ронни!» - и быстренько сама найдет.60

В этом ироническом этюде - патологоанатомия системы власти. Хорошо, что в случае с «ядерной кнопкой» и другими серьезными вопросами в нее встроен механизм «защиты от дурака». В любом случае наивно считать, что действующий президент государства или интернациональной корпорации осуществляет полноценный выбор. Решение определяется протоколами и алгоритмами автономного администрирования. За спиной расщепленного властью субъекта $ действует господская инстанция (ее клановые расщепления обеспечивают некоторую вариативность принимаемых мер).

Связывая разорванные идеологической Ид-машиной отношения означающего и означаемого, представим себе тот же открыточный «росток капитала», но уже вместе с гербицидными добавками и корневой системой. Тот же симпатичный домик, но с 20-летним ипотечным кредитом. Строитель с аккуратными кирпичиками, складывающий знак доллара, - на деле строитель-иммигрант, вместе с ненормальными условиями труда и жизни, а значит, с новыми социальными конфликтами.

Старый рецепт идеологического диктата «разделяй и властвуй» -это технология семиотических операций. Разрывая означающее и означаемое или сшивая политические оксюмороны («чистое оружие», «гуманистическая интервенция» и т. п.), идеология отчуждает общественное знание. Зараженные идеологическими мемами понятия отвергаются или принимаются только на уровне эмоциональной реакции. Например, хорошее и многозначное слово «свобода» ассоциируется с набором рыночных штампов, характеризуя скорее свободу движения товаров и финансов, чем положение людей. «Не является ли понятие свободы, -спрашивает Жижек, - настолько глубоко связанным со структурно -необходимыми двусмысленностями, что его всегда следует

109

держать под подозрением?» .

Эти же подозрения должны быть распространены и на слова, которыми я поневоле пользовался при описании вербального кода идеологии. Например, слово «конкуренция» приватизировано капиталистическим дискурсом для контраста с социалистической «уравниловкой». Однако с какими бы чувствами мы ни вспоминали времена «застоя», не видеть механизмов социальной и конкуренции невозможно. Сверху стимулировались производственное «социалистическое соревнование», конкуренция в спорте, творчестве, науке и т. п. На низовом уровне конкурентная среда создавалась и в отношениях полов, и в потребительской сфере, в любом дворе или коллективе. Уравнительное распределение социальных благ, наоборот, создавало благоприятную почву для честной конкуренции. В футбольную академию или музыкальную школу отбирались талантливые дети, а не бюджеты родителей. Заниженное, а то и нулевое значение имущественного ценза делало возможным тот самый равный старт, о котором любит болтать субъект капиталистической экономики. Сегодня, в обстановке рыночной