но, по словам Сары Чизем, никто не ждал, что они будут высказывать свое мнение. Им полагалось внимательно слушать и серьезно кивать. Бретуэйт терпеливо выслушивал все точки зрения, после чего выносил свой вердикт, который всегда принимался за неоспоримую догму. Вклад участников в обсуждение считался успешным в той мере, в какой их аргументы соответствовали окончательным выводам самого Бретуэйта. Как отмечала Чизем, все это было «довольно уныло».

Несмотря на восторженное окружение, у Бретуэйта почти не было настоящих друзей. Самым близким ему человеком был Стюарт Макадам, сын врача из Данфермлина. Он учился на факультете английской литературы и был единственным из всех знакомых Бретуэйта, с мнением которого тот считался. Позже Макадам издаст два романа (в первом из них, «Жизнь затворника», есть весьма колоритный персонаж, явно «списанный» с Бретуэйта) и займет должность преподавателя в Сент-Эндрюсском университете. Как и Сара Чизем, он испытывает очень противоречивые чувства по отношению к Бретуэйту. Я встретился с ним в его доме в Анструтере в феврале 2020 года. «Безусловно, он был грубияном, – вспоминал Макадам. – Он был среди нас самым старшим, чем и пользовался без зазрения совести. Но если он в чем-то с тобой соглашался, ты ощущал себя избранным. Он не любил, чтобы ему возражали, но, если тебе хватит смелости возразить, ты заслуживал его уважение». Однажды, после особенно бурной воскресной дискуссии, Бретуэйт принялся насмехаться над «эстетской» традицией английских поэтов-романтиков. В ответ Макадам поднялся и, хотя был сильно пьян, прочитал наизусть несколько строф из «Мужам Англии» Шелли. Когда он закончил, в комнате воцарилось молчание, а потом Бретуэйт резко вскочил и бросился к нему. Макадам не знал, чего ждать: объятий или удара в челюсть. В итоге Бретуэйт изобразил что-то похожее на борцовский шейный захват, что можно было расценивать и как агрессию, и как проявление дружеских чувств. В этом был весь Бретуэйт. Непонятно было, как с ним держаться. Непонятно, чего от него ожидать. Но если он вдруг почувствует твою слабость, тебе конец.

Что касается его отношения к женщинам, Макадам высказался одним словом: бесстыдство. «Он говорил девушкам такие вещи, которые больше никто не решался произнести вслух, за которые в приличном обществе бьют по морде. Но Бретуэйту все сходило с рук. Больше того, женщины сами на это велись. Не все поголовно, но очень многие». Если его посылали подальше, он только смеялся и переключался на новый объект. Макадам признался, что втайне завидовал Бретуэйту и его власти над женщинами, но ему самому никогда не хватало смелости повторить подобный подход. В своих мемуарах Бретуэйт выражает весьма своеобразные взгляды на феминизм: «Женщины не хотят, чтобы с ними обращались как с равными; они и так равные. И в чем-то даже превосходят мужчин. Они, безусловно, заслуживают того, чтобы к ним относились так же открыто и честно, как и к мужчинам. Если хочешь мороженого, ты не просишь банан. Если хочешь засадить девушке, зачем приглашать ее на поэтический вечер?»

Однако было одно исключение. Элис Тревельян была дочерью Эндрю Тревельяна, лондонского адвоката, который впоследствии защищал на суде Иэна Стотта, арестованного по обвинению в непристойном поведении в общественном месте в 1962 году, и блестяще выиграл дело. Элис была очень хорошенькой и исключительно умной девушкой, круглой отличницей и выпускницей частной школы для девочек в Хаммерсмите. В Оксфорде она училась на факультете английской литературы, как и большинство юных барышень, которым вряд ли когда-нибудь придется самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Она была серьезной, мечтательной девушкой, любившей Китса, «Королеву фей» Спенсера и живопись прерафаэлитов. С Бретуэйтом ее познакомил Макадам в один погожий денек на лужайке у Колледжа Баллиол. Макадам совершенно не понимал, что происходит: Бретуэйт проявил небывалую вежливость к Элис и даже поинтересовался ее семьей и учебой. Куда подевалось его обычное хамство?! Макадам торопился на семинар. Через час он вернулся и с удивлением обнаружил, что эти двое по-прежнему увлеченно беседуют. Он ни разу не видел, чтобы Бретуэйт вел себя с девушкой так заботливо и галантно. У него даже голос стал мягче, и он очень внимательно слушал ее рассказы о детстве в Лондоне и Корнуэлле, где у Тревельянов был летний дом. Поначалу Макадам счел это забавным. Дикого зверя укротила нежная дева из привилегированного общества, при том что Бретуэйт презирал таких девушек и всегда норовил оскорбить или шокировать их своими грубыми мужицкими замашками. Однажды он как бы в шутку сказал об этом Бретуэйту, но тот отмахнулся, заметив, что Элис «просто славная девочка». Однако позже Макадам пожалел, что он их познакомил.

Весь весенний семестр 1955 года Бретуэйт и Элис практически не расставались. Они подолгу гуляли вдвоем или вместе обедали в городе. Бретуэйт вел себя безупречно, как рыцарь в присутствии прекрасной дамы. Он ни разу не пригласил Элис на встречи Клуба Вaгстаффа. Очевидно, он не хотел совмещать прямо противоположные личности, которыми представлялся в двух разных случаях. Летом того же года Бретуэйт даже провел неделю в загородном доме у Тревельянов, близ Труро, где они с Элис спали в разных комнатах. Он уважительно относился к ее родителям и ее младшему брату Энтони, с которым играл в теннис и обсуждал поэзию. Короче говоря, он стремился снискать себе расположение ее родных. В сентябре, когда начался новый учебный год, Бретуэйт пригласил Элис съездить с ним на выходные в Норт-Йорк-Мурс. По странной причуде судьбы они остановились в «Буковом дворе» – в той самой гостинице, куда заезжал Джордж Бретуэйт в день своего самоубийства, – и именно здесь их отношения наконец перешли в горизонтальную плоскость. Бретуэйт не звал Элис замуж, но она, должно быть, решила, что он ухаживает за ней именно с целью создать семью. Хотя нравы стали свободнее и сексуальная революция была уже не за горами, подавляющее большинство женщин по-прежнему шли под венец девственницами или вступали в добрачную связь только со своими женихами. Однако после поездки в Норт-Йорк-Мурс сердечный пыл Бретуэйта заметно охладел. Он сказал Элис, что не собирается на ней жениться. Он вообще не собирался жениться на ком бы то ни было и никогда не давал Элис повода для каких-то надежд. Она чувствовала себя униженной и оскорбленной. В канун Рождества в лондонском доме родителей она наглоталась таблеток. Надо сказать, это была несерьезная попытка самоубийства, и Элис выписали из больницы на третий день. Однако в лице Эндрю Тревельяна Бретуэйт обрел своего первого влиятельного врага.

Хотя в своих мемуарах «Я сам и прочие незнакомцы» Бретуэйт посвящает годам в Оксфорде более сорока страниц, причем большая часть из них повествует