Она не спала почти до утра. Только когда окна стали прорисовываться на темных стенах светлыми прямоугольниками, Варя не выдержала дальнейшего напряжения и отключилась в тяжелом полусне. Сознанию тоже страшно надоело без толку страдать.

Следовало пробовать жить дальше. Ничего не нарушая и не изменяя. Сохранив все по-старому и по-прежнему. Да, они все тогда молчаливо согласились с этим, поскольку никто по изменениям не тосковал и никто их не ждал. Да и вообще ломать свою жизнь для многих непросто. Большинство страшится это делать. Риск нового, неизведанного свойствен лишь путешественникам. А первооткрывателем мечтает стать и может быть далеко не каждый. «Зачем, когда все уже каким-то образом, пусть не самым чудесным, но сложилось? Вы разве до сих пор ждете от жизни чудес? — спрашивают друг друга люди. — Перестаньте, успокойтесь, к чему искать несбыточное?..»

Они правы, эти реалисты. Как бы хуже не вышло… Люди боятся рисковать. Но правы ли они?..

Варя в такие философские дебри не удалялась и в подобные мыслительные глубины не забредала. Она предпочла закрыть на многое глаза и существовать дальше. Любовь любовью, а муж по расписанию. Как поезд. Как утренний троллейбус. Как майская гроза. В общем, у нее, у Вари, все хорошо и даже отлично. Главное — поверить в это и убедить себя. Остальное приложится. О том, что ничего к этой, в сущности, неплохой мысли приложиться просто так не может, Варя не задумывалась. Она вообще теперь решила взять себе за правило сильно размышлениями не увлекаться. И если раньше ее довольно легко было повести за собой — она из тех людей, кто всегда свободно, без раздумий, отдает свою руку, — то теперь сделать это и вовсе не составляло труда. Сначала отрапортовать — потом разобраться… Отличный жизненный принцип.

Так прошло несколько месяцев. Варя обнаружила, что беременна, равнодушно, вяло, полуосознанно сообщила об этом мужу и снова погрузилась в чтение книг. Она часто заходила на Главпочтамт в ожидании писем. Женщина в окошечке уже с ходу узнавала ее и неизменно, почти не глядя в Варин паспорт, отрицательно качала головой. Нет, ничего нет, опять ничего… Пишут… Потерпите… Ждите ответа… Как надоело…

Варя привыкла ждать. Привыкла слышать одни и те же омерзительные слова: «Вам ничего нет» — и даже стала подозревать, что Крым, дядя Витя с его рассказами о таинственных следах, остроносый Алекс просто приснились ей, примерещились. Ничего не было и больше никогда не будет… Жаркий мираж возле синего моря, по ошибке называющегося Черным.

Варя в очередной раз обреченно отошла от опостылевшего окошка Главпочтамта. Женщина в окошке явно ненавидела, и довольно давно и обоснованно, Варю с ее дурацкой настырностью и паршивым твердолобием. Варя, очевидно, напоминала почтовой даме медного чурбана, который не в силах осмыслить происходящее. Потому что чурбан.

Она вышла на улицу. Шел мелкий мокрый снег ноября. Напомнивший ей тот мокрый снег, когда она впервые вышла из института вместе с Володей… Точно такой же… Тогда в черных лужах отражались робкие фонари, прохожие злились на грязь, узкую улочку и непрерывный перезвон трамваев. И Володя смотрел на Варю сквозь стекла мгновенно запотевших очков увеличенными линзами глазами… Рассматривал очень внимательно. И присмотрел себе на всю жизнь… Тогда это понятие и слова «на всю жизнь» не казались такими страшными.

Почему Алекс не пишет?.. Забыл ее?.. Очень занят? Уехал в дальние дали? А может быть, умер?..

Эта мысль не испугала и не удивила Варю своей откровенностью и беспощадностью. А что, собственно, в ней слишком жестокого? Это правда, обыкновенная истина. Потому и безжалостная. Люди, все без исключения, приходят на этот свет на короткое время, чтобы уйти навсегда. Без вариантов.

Умер… Варя задумалась. Мимо неслись какие-то люди в черно-серых одеяниях, все как один торопливые, хмурые, зажатые, стиснутые своими заботами и думами…

Почему все так мрачно одеваются, думала Варя. Почему все бродят с такими постными мордами? Да, здесь тяжко и безрадостно жить… Ну и что? Это еще не значит, что нужно смотреть на мир горькими глазами и верить, что ничего нельзя изменить. Неправда. Все еще можно переломать. А даже если и нельзя… Все равно в ее жизни это останется навсегда — море, зеленые яркие заросли возле белого здания санатория, смеющийся Алекс в светлой рубашке… Его бьющиеся на влажном ветру волосы… Его забавный легкий акцент: «Варьюша…»

Ее затошнило. Ребенок капризно и назойливо напомнил о себе. Он хотел жить, властно требовал своей дарованной ему свыше жизни, настойчиво предъявлял на нее права… Ребенок от нелюбимого. Безвозвратное время шагало только вперед и не иначе. А ты пыталась повернуть его вспять?.. Ой, глупая…

Варя вздохнула, переборола тошноту и двинулась к метро, натягивая на руки перчатки. Пальцы почему-то дрожали. Снег шел все сильнее, засыпая осенние тротуары и дорожки…

Подсобка в магазине Сашке опротивела, стала попросту омерзительна. Да что он, в конце концов, скотина какая, чтобы трахаться в таких нецивильных условиях?!

И однажды, дойдя до ручки, Сашка так прямо и откровенно заявил Людмиле. Надерзил. Дескать, нора придумать что-нибудь человеческое. Его период дегустации благополучно закончился, и хотелось бы чего-нибудь новенького и свеженького.

Людочка нагло фыркнула:

— Тебе надо — ты и придумывай! Интеллигент! Ах-ах-ах! А мне и здесь хорошо! Я родителями и жизнью не избалованная и ко всему привычная!

— Вот и видно, что ко всему! А привыкать ко всему нельзя!

— Ух, какой умный! — прищурилась нахальная Людмила. — Прямо все знаешь и все понимаешь! Чего-то ты стал редко наведываться, школяр! Поди, в институт готовишься? Некогда?

— Ты угадала, некогда, — пробурчал Сашка. Сила вещей…

Времени на встречи с Люськой действительно оставалось все меньше и меньше. Но главное, конечно, не время. Возможно, Людмила догадывалась кое о чем, просто не захотела ничего выяснять и ставить конкретные точечки сразу над всеми «i». Зачем? Лучше никому от этого не будет, а рвать отношения с Сашей, который ей нравился, она пока не собиралась.

Все первое занятие с Катей в квартире Гребениченко Саша внимательно приглядывался к темноволосой однокласснице. Как это он ее раньше не замечал? Странно… Девица яркая, эффектная, запоминающаяся… Небось давно кружит парням головы.

Почему так вышло, что он даже с друзьями почти не говорил о Катерине? Точнее, говорил, но вскользь, просто так обсуждал какие-то мелочи, детали, подробности… И мельком, иронически посматривал сквозь нее от нечего делать…

Да и понятно почему. Ни Саня, ни Шура Полонскую не жаловали, а Сашка привык во многом руководствоваться их соображениями и мнением. И нередко на них сильно опирался. Шуру, по их мушкетерской классификации — благородного Атоса, он вообще почитал и держал за свой непререкаемый авторитет. Взглядами и суждениями Саньки Наумова Гребениченко дорожил куда меньше и порой относился к ним скептически, только все равно продолжал прислушиваться.