— П-п-понял, — Емеля сделал ещё шаг от острия лезвии.

— Неужели ты на столько глуп, что не понимаешь с первого раза?

— Простите-с…

— Что это ещё за «простите-с»?

— Ой, в … в смысле извините. Не догадался, — Печин ещё отступил к перилам. — Я же к вам с новостями прибыл.

— Скажи сначала как ты меня нашел?

— Так я это… с Москвы приехал, к вам направлялся, … а тут толпа на вокзале, и эта еще тетка за вас взялась. Я вас и заприметил, и думаю: вот удача! Так потом за вами и последовал.

— С какими ещё новостями?

— Так вы сами меня посылали следить за делами Елены Пировой и слывать везде за задиристого простачка… я… и…

— От Елены?! — почти с благоговейным видом Садовский посмотрел на Емельяна. Ведь да, он, действительно, посылал этого мальца. Леонид медленно опустил нож, обошел площадку, свободной рукой измученно обтер лицо. — Что с ней?

Печин, рукавом вытер пот со лба и, опомнившись, сообразил, что вести-то речь нужно было как-то по-другому и как-то по-другому это надо было преподносить.

— Что с ней? — ещё раз не без напряжения спросил Садовский.

— Она…

— Докладывай, а не мямли!

— Пировых арестовали. Они в ссылке, — выторочил Емеля с дрожью в голосе.

— Что?!! — совсем позабыв, что в его руках оружие, ринулся к Печину Леонид. Посыльный с испугу хотел податься назад, но не рассчитал и тяжелым мешком свалился с мчащегося поезда.

Он упал на щебень, присыпанный по всей протяженности железных путей. Тело кубарем скатывалось и переворачивалось. Оно прокатило доброе расстояние, как наконец, остановилось.

Садовский, следя за этим из всё дальше убегавшего поезда ждал, что Печин пошевелится, встанет. Но он не встал.

Протекло не менее трех минут, как поезд остановился. Леонид без всяких замедлений вошёл в вагон и, раскрыв дверцы у своих попутчиков, приказал:

— На выход!

На вокзале, как всегда, было людно и шумно. Беленкины вынесли свой багаж.

— Ждите здесь, — построил их Тихон на вокзальной лавочке. — Я скоро буду, — как никогда бледный и серьезный, Леонид поцеловал в макушку сына, не сходившего с ласковых рук Марьи Петровны, и ушел.

Емеля лежал на спине, стеная, гримасничая и катаясь с боку на бок от боли.

Послышались тяжёлые шаги. Емеля тут же очнулся и приподнялся на локти. Садовский подбежал к нему и, схватив за воротник, затряс его:

— Подробнее! Давай!

— Так ведь… — начал собираться с мыслями Печин. — Государство взялось за вас, ваше д… дело…рассматривать. Взялся за это Пиров, муж…

— Я знаю!

— Ну, в…вот. Ай-с- с! Нога! — застонал пострадавший. — А как выяс..с..нилось, то кое-что вами… заработанное осталось при Елене Пи…

— Я знаю! Потом!

— Потом следствие опознало эти вещи и обвинили ее в соучастии с вами.

— Пиров… — затрясся гневом Садовский и процедил сквозь зубы. — Генерал…

— Он много хлопотал, но и его обвинили. Пожалуй, именно его и считают главным… главарём то бишь. Их обоих признали в измене и… а измен СССР не терпит… И наших троих ещё поймали, но они не проболтались.

— Генерал… — продолжал в том же духе Леонид. — И ничего… ничего не смог сделать! — в ярости замахнулся он кулаком и ударил в щебень у висков Печина. С Емельяна снова скатилась волна пота.

Садовский резко поднялся и ушел в чащу, ругаясь и проклиная всё на свете.

Через час он вернулся с двумя толстыми и упругими палками. От прежнего гнева не осталось и тени, осталось только страдальческая боль, которую он пытался потушить в себе, выдавая суровость и сдержанность.

— А-а-а! Не убивай меня! — закричал испуганный Емеля. — Лежачего не бьют! Лежачего не бьют!

— Не ори! — спокойно сказал Леонид и бросил палки возле Печина. — Никто тебя убивать не собирается. Какая нога сломана?

— Эта… — неуверенно указал Емельян на левую.

Садовский наклонился над ней и разорвал штанину. Голень оказалась сильно отекшей, а кожа- сине-красной.

— Емеля, жить хочешь? — спросил командир, прямо глядя на Печина.

— Х-хочу, — сглотнул он.

— Тогда слушай сюда, — Леонид достал из внутреннего кармана часы, золотые часы, и надев их на руку Емельяна, начал молотом выдавливать слова. — Они твои. Это напоминание о том, что ты ничего не знаешь. Я помогу тебе добраться до медпункта, а ты вылечиваешься и валишь куда по-дальше. Ты понял? Бабка жива ещё?

— Жива, — судорожно закивал головой Печин. — Жива!

— Вот так бабке привет от меня и передашь.

Леонид стянул с Емели куртку и ремень и прикрепил ими шины из палок. Затем он поднял пострадавшего, заволок его руку за свою шею и, подхватив его за плечи, повел в город. Путешествие оказалось болезненным, но делать было нечего.

С горем пополам, они всё-таки добрались до ближайшего медпункта.

— Вы представляете, — рассказывал довольный Емеля медсестрам, улаживающим его на кушетку, — вот он, — он кинул взгляд на Леонида, — добрейшей души человек. Он так мне помог! Вы даже не представляете! Ай-с-с! — улегся на кушетку Печин. — Вот взять и просто так помочь человеку. Это же так прекрасно. Не правда ли?

— Правда, правда, — согласилась одна из медицинских сестер. — Таких товарищей ценить надо. Что значит советский гражданин!

— Спасибо вам, товарищ! — продолжал с тем же довольным видом Емельян. Был ли он доволен подарком или тем, что находился в надежном месте, или от того и другого вместе неизвестно, но стоит сказать, что на часы Печин поглядывал довольно таки часто. — Век вас помнить буду! Ах, прощайте, прощайте, товарищ! — взмахнул Емеля на прощание рукой с золотым подкупом.

Леонид кивнул ему.

— Идите за мной! — приказал командир, и всё Беленкины, взяв свою поклажу последовали за своим Иваном Сусаниным.

Шли они долго. За их спинами остались город, какой-то посёлок, поля. Ноги отекли и сильно ныли. Путники большую часть дороги молчали: не было ни слов, ни мыслей, только тоска одна. У каждого она была своя, и у каждого она не смогла бы воплотиться на устах.

Небо стало загадочно темным и на нём вырисовывался месяц со своей многочисленной свитой. Весь воздух наполнился стрекотанием сверчков и казался густым и вязким.

— Я устал, — признался Саша Садовскому. — Давайте отдохнем.

Тихона это разбудило от грусти темной. Он, взглянув на своего сына, спокойно спящего на его руках, признался перед самим собой, что и сам изрядно вымотался.

— Привал! — объявил Беленкин. — Насобирайте сучьев, сделаем костер.

Хорошо у огня. Языки пламени старательно облизывают сухие ветки и, изматываясь в своём непрестанном труде, соединяются во единую бесстрашную силу.

Путники расположились вокруг костра. В эту ночь им придется спать на сырой землице, пользуясь только тем,