На ослабших ногах, под аплодисменты и свист он ушел к своему месту на бортике цирковой арены. Сел и вспомнил, что освобожден из американского конц-лагеря по требованию министров-капиталис-тов. А именно – Милюкова, которого он только что призвал отдать под суд. Странное дело – революция!.. Говорит о справедливости – и тут же ее предает.

– Ильич шлет вам самые теплые пожелания, – услышал он над ухом вкрадчивый голос.

Позади него в разломанном кресле восседал Радек. Его Троцкий знал по Цюриху, когда оказался там три года назад и был в целом невысокого мнения о его человеческих качествах. Карл, как всегда, иронически улыбался, и эту улыбку можно было принять на свой счет.

– И ему того же. Он сейчас где?

– Нигде. Но он вездесущ. Как бог Саваоф.

– Понимаю. Правила конспирации, – подыграл ему Троцкий.

– Конспирация страшная, – подтвердил Карл. – Вы читали его «Апрельские тезисы»?

– Было дело…

– Шлягер весны. Бодрая песня под похоронный марш. До конца не споешь – обязательно пустишь петуха.

– Я так не думаю, – осторожно заметил Лев Давидович. – Идея перерастания буржуазно-демократи-ческой революции в социалистическую вполне логична. Она назрела и налилась соком.

– Возможно. Если революция – это прыщ… Прорвется и зальет всех гноем . Он просит вас о встрече.

Сердце Льва Давидовича екнуло, как у молодого любовника.

– На какой предмет?

– На предмет совместного обеда. Старик хочет, чтобы вы за него заплатили.

– Я заплачу, если он откроет на мое имя кредит. Когда же?

– Сейчас. Он ждет вас в кофейне «Ампир» напротив.

Радек встал, надел шляпу и начал проталкиваться к выходу, энергично работая локтями.

В это время на арене цирка происходил натуральный дебош. Какая-то ледащая баба колотила выступавшего недавно инвалида холщевой сумкой по голове, приговаривая:

– Вот тебе война! Вот тебе революция!.. Кого воюем? Тебя воюем! Граждане!.. Он три дня дома не был!..

Инвалид защищался от нее, подняв в воздух костыль. В зале хлопали и смеялись.

Троцкий, подумав, пошел вслед за Радеком и перекрестился бы, если б веровал.

В кофейне пахло солеными огурцами. Ильич сидел недалеко от входа, повернувшись к двери спиной, и, попивая чай, просматривал «Вестник Временного правительства». Рядом на столике стоял гигантский самовар.

– …А почему спиной? Это опасно, – заметил Лев, присаживаясь рядом. – Я так никогда не сажусь.

– Видите этот начищенный самовар? Он блестит как генерал-губернатор. И в нем отражается всё, что сзади, – объяснил Ленин.

Они разговаривали так, будто три года, прошедшие со дня их последней встречи, равнялись трем часам с минутами.

– А вы, я слышал, устроились униформистом в цирке?

– Скорее, ковёрным. Но, чтоб подняться до акробата, нужно поваляться сначала в опилках, – объяснил Троцкий.

– Гм!.. Акробаты сильно рискуют. Потеря равновесия – и всё. Тяжелая травма.

– Травма – чепуха. Главное, чтоб публика осталась довольной.

– Публика легковерна и легкомысленна, – сказал Ильич. – На нее не угодишь… Что думаете о текущем политическом моменте?

Он решил брать быка за рога, но Троцкий был к этому готов.

– Момент противоречив. Но ваш тезис о социалистической революции не вызывает сомнений.

– Вот как? А бойкот Советов с нашей стороны… как вам этот экзерсис?

Ильич хитро прищурился. Это была проверка на вшивость. Бойкот Советов со стороны большевиков, которые всегда выступали за советскую власть… это что еще за помидор в крапинку?

– Цели?

– А вы сами подумайте.

А ведь Старик и в самом деле гений! – пронеслось в голове Льва.

– Понял, – сказал он. – Вы хотите вытеснить оттуда меньшевиков и эсеров. А когда Советы станут большевистскими, снова поднять лозунг советской власти?..

Он замолчал, ожидая реакции со стороны Старика. Но Ленин не спешил с ответом.

– Но есть здесь одна опасность, – Троцкий решил идти напролом. – Радикализация ваших взглядов… их парадоксализм оттолкнет часть товарищей…

– Трусов.

– Нет. Ковёрных, которые никогда не станут акробатами.

– Вас?

– Неверно. Я упаду вместе с вами, потеряв равновесие. Или вознесусь в высоту, если это нужно будет истории.

– Вы не зря выступаете в цирке, – медленно произнес Ильич. – Еще немного… и вы станете церемониймейстером.

– Раве что под вашим чутким руководством, Владимир Ильич, – решил подлить елея Лев.

Тот задымился и перебил своим сладким запахом соленые огурцы.

– Тогда последний вопрос. Что вы думаете о мирной инициативе… царя Гороха ?

– Это ловушка. Он занимается плагиатом и перехватывает наши лозунги.

– Союзник?..

– Исключено. С классовой точки зрения.

– А с человеческой?

– Человеческая мораль должна быть подчинена классовой борьбе.

– Вступайте в нашу партию, – сказал Ленин, складывая газету. – Примем без всяких условий. Цирк окончен. Наступает фаза открытой войны. Нам нужен Кронштадт. Можете взять его на себя?

– А разве матросы готовы к революции?

– Они готовы к анархии. К половой разнузданности и пьяному дебошу.

– От этого один шаг до социализма.

Ильич оставил дерзость без внимания.

– Вы знаете, где меня найти. В начале Кронверкского. Во дворце Кшесинской.

– Всё сделаю, – сказал Лев. – Спасибо.

Ленин смерил его внимательным взглядом. Интел-лигент-самоучка в гуще матросской вольницы… В Кронштадте! Это почище любого цирка. Неужели не сплошает? Его используют и спустят за борт. Хорошо. Одним конкурентом станет меньше.

– Последний вопрос. Если бы вам доверили переговоры с кайзером о мире… какие бы были ваши лозунги?

– Ни мира, ни войны. Армию распустить, – ответил Троцкий, не задумываясь.

Да он меня переплюнет!.. – с ужасом подумал Ильич. – Импровизация – свойство гения. Вот это еврейчик!.. Караул!..

Кивнув, он подал Лейбе руку и поспешил к выходу.

Люди меня не любят. Но любит народ. Народ – это когда людей ведет Бог. С народом я. Меня помазали на Царство. Я куда-то веду. Должен вести в сапогах. Но сейчас мне дали калоши. Чтобы меня не узнали. Может ли Государь быть в калошах? Нет. Но если меня узнают, то могут убить. Тогда народ исчезнет и останутся только люди. Плохие, хорошие. Ничем не связанные друг с другом. Этого допустить нельзя. Огромная страна, в которой нет народа. Может ли быть народ при республиканском правлении? Нет. Там одни индивидуумы. Как же жмут эти калоши. У какого-то русского писателя все в калошах. Не помню. Да. У господина Чехова. Когда он умер, императрица сказала: «Ники, ты должен его прочесть». Послушался. Прочел. Пошлый мир. Нет героизма, возвышенных чувств. Но забавно. Рассказы смешны. Повести ужасны. «Никто не знает настоящей правды…» – о чем это? Разве Спаситель не дал нам правду? Разве многострадальный Иов не запечатлел ее в своих муках? Запечатлел. А Чехов не хочет. Писатели живут наперекор Божьим заповедям. Лев Толстой в Гаспре не уступил мне дорогу. Мы оба ехали на лошадях и почти столкнулись, лоб в лоб. Он проехал первым и как-то странно посмотрел на меня. С сожалением и злобой. Христу тоже не уступали дорогу. Интересно, уступил бы ему дорогу Лев Толстой? Вряд ли. Много нам досадил. Опечалил. Письма писал. Сделал новую веру. А мы еще старую не освоили. Ужасный старик. В русских писателях нет надежды. Они не зовут на подвиг. Или смешат, или пугают. Но я не хочу смеяться. Я желаю возвышенности, благородных чувств, светлых устремлений. Как же жмут эти калоши!