– Имеют ли они сношения между собой?

– Вряд ли.

И хорошо, – подумал Николай Александрович.

– Я не сказал вам главного. Ульянов и его партия подозреваются в связях с кайзером.

– Так и я ведь здесь замешан.

– Вы – другое дело.

– Подготовьте мне записку о большевиках. Численность, взгляды, их отношение к войне…

– На страницу?

– Можно и короче.

– Хорошо, ваше величество.

Как это я странно придумал. Опора на уголовников. Возможно ли? Нет. Ни с моральной, ни с практической точки зрения. А вдруг не так страшен черт, как его малюют? Если их оговаривают? Это у нас просто. На собственной шкуре испытал.

– …Ульянов… Что он умеет делать?

– Ничего. Он – адвокат, – скорбно ответил граф.

– А вот это совсем плохо, – искренно огорчился царь и заметил про себя: Тут нужно подумать. Адвокат предвещает беду.

Улучшившееся было настроение начало опять проваливаться в бездну.

В начале мая в Петроград возвратился Троцкий. Он приехал позже других, и на Финляндском вокзале его никто не встречал. Однако все помнили, как он руководил первым Советом в 1905 году. Формально его возглавлял Хрусталев-Носарь, но после его ареста вся практическая работа легла на молодого Лейбу, который уже тогда скрипел своей кожаной курткой, заражая всех мрачной верой в скорый конец всему. Если Ильич излучал жутковатый свет, который заставлял работать в коллективе, то Троцкий заражал всех индивидуализмом и верой в то, что единичный гений (он, например) может решить конечные вопросы бытия.

Теперь Лев Давидович приехал к шапочному разбору. Петросовет дал ему совещательный голос в своем исполкоме, и это был скромный успех. Что происходит в городе и как перетянуть одеяло на себя? Идти во дворец Кшесинской не хотелось: там заседали большевики, а он большевиком не был. Пусть Старик сам к себе позовет, – решил Лев Давидович за Ленина. – Навязываться не буду. Остановившись на квартире жены Каменева, он начал искать для себя общественную площадку, где был бы услышан.

Выбор его пал на цирк «Модерн». В начале года, когда власть еще не раздробилась, пожарники закрыли это мрачное место по соображениям безопасности. И всякий, кто теперь заходил сюда, убеждался в правоте начальства: с потолка свисало пять лампочек на перекрученных проводах, которые время от времени искрили. Свет от них был интимно-тусклый, как в общественном туалете. Бедный городской люд теснился в обшарпанном амфитеатре. Пахло по2том, махоркой и человеческими испражнениями. На бывшей арене выступали внепартийные ораторы, в основном солдаты, бежавшие с фронта. Троцкий был здесь уже в третий раз, но так и не выступил. Он всё смотрел по сторонам, обдумывал, взвешивал и сопоставлял. Человеческой энергии, замешанной на унижении, было здесь достаточно, и его тело питалось этой энергией. Но что им сказать? Какими словами? Народ подобрался сирый, малограмотный и резко отличался от аудитории партийных съездов. Нужно говорить искренно, только и всего, – подумал про себя Лев Давидович. – Книжности и прямой лжи они не потерпят.

Он протолкался с трудом к первому ряду и сел на бортик цирковой арены. Нет!.. Здесь все-таки было что-то от праздника. Вот-вот выйдет очередной клоун, упадет в опилки и, задрав короткие ноги, будет лить слезы о своей горькой участи. А с балкона ему ответит тщедушной скрипкой маленький цирковой оркестр. Нетрезвый дирижер взмахнет палочкой, в зале закричат «Фора!..», «Даешь!..», и к людям выйдут некормленые тигры, которых будет бить кнутом сытый укротитель. А я этот укротитель и есть. Загнать ли тигров в клетку или отпустить на дикую волю?.. Этого не знает никто. Подождем. Подскажет сама жизнь. Но можно представить дело так, что клетка и есть свобода. То есть осознанная необходимость. Так работает Ильич. Диалектически, надо сказать, работает. Мне до этого еще далеко. И я по своей мелкобуржуазности все еще думаю, что Ильич – всего лишь умный и ловкий циник. Ленинизм и цинизм рифмуются. Зарифмуется ли с ними троцкизм? И почему недовольные властью выбрали именно цирк для своих дефиниций? «Потому что Бог шельму метит», – вспомнил Лев Давидович известную русскую поговорку. И внутренне усмехнулся. Всё правильно. Так и есть.

– …Скажите, люди добрые, кого мне воевать? Немцев? Евреев? За Россию или Константинополь? Зачем мы трясем прусаков, а прусаки – нас? Объясните мне действия, и я первый лягу под них… Но скотиной, деревяшкой я в бой идти не подразумеваю!.. Тем более некормленый. У их благородиев всегда тушенка на столе, а у нас кипяточек с селедочкой, и то по праздникам!.. Нельзя войне, братцы! Долой командиров! Нам сеять, а не воевать! Пусть их благородия и воюют, что хотят, а нас – увольте, амба!..

– Я расскажу, о чем вам нужно воевать. И против кого, – Троцкий встал с бортика арены и прыгнул в круг, как лев.

Нога почувствовала мягкость грязных опилок. Инвалид на костылях, который только что держал речь, попятился, уступая ему место.

– Вы никогда не будете больше сеять, потому что бессовестная власть отобрала у вас ноги! Она обрекла вас на нищую жизнь и равнодушие со стороны обеспеченных и богатых! Благодарите за это Рябушинского, Мамонтова и весь русский капитал, который погнал вас на бойню во имя своих людоедских интересов! Они не могут не воевать за рынки сбыта! Они не могут не воевать за свою гегемонию! Нажива и деньги любой ценой – вот их правда! И так будет всегда, покуда деньги будут мерилом жизни… Но у нас будет другое мерило – справедливость!.. Мы, русские социал-демократы, говорим им нет! Нет вашему варварству! Нет вашему подлому капитализму! Народ здесь – власть! Мы дадим вам другие ноги! Такие ноги, которые унесут на Луну, к чертовой бабушке и далее… – здесь голос его сорвался и стал тих.

Троцкий не рассчитал своих сил, и электричество, разлитое в воздухе, начало уносить его язык в космическое пространство.

– …Рябушинский и Ко дали вам Временное правительство… – сказал он намного тише, – а что оно сделало за два месяца? Рабочего контроля на фабриках нет. Вопрос о земле не решается. Выборы в Учредительное собрание, у которого должна быть вся полнота власти, отложены. Война!.. Проклятая война никак не кончится, хотя государь предпринимает здесь некоторые усилия…

Зачем я сказал про царя? Упомянул черта в святом месте. Нет, выступать перед солдатами мне еще рано!..

– Пусть Рябушинский и Ко введут восьмичасовой рабочий день! Пусть заключат мир и отдадут землю в крестьянские руки! Тогда мы возьмем их в свою партию… Примем хоть сейчас с распростертыми объятиями!.. Но пока этого нет, русский капитал остается самым варварским, бандитским и проклятым из всех существующих, он – восьмой смертный грех! Он и есть война. Нет русскому капитализму! Нет воротилам и денежным мешкам! Министров-капиталистов – под суд!.. Вперед, к общенародной социалистической революции… Ура, ура, ура!..

Он простер руки вверх, понимая, что охрип окончательно. Его «ура» подхватило несколько десятков голосов, и концовка более или менее удалась. В будущем он будет прибегать к этому приему в самых опасных для себя обстоятельствах, и троекратное «ура» станет залогом победы, пусть и риторической.