Джеб Суини улыбнулся и обнял её в ответ.

— Я не мог позволить моей маленькой Кимми столкнуться с подобным в одиночку, — сказал он ей. — И мне жаль, что тебе пришлось узнать правду об этих историях на собственном горьком опыте.

Она обернулась и увидела, что Горячий Папочка стоит на четвереньках под её рождественской ёлкой и копается в подарках. Он остановился на одном из них и отдёрнул оторвавшийся лоскут обёрточной бумаги. В боковой стенке коробки была приличная дыра. Мужчина сунул руку внутрь и кивнул. Поднявшись, он держал подарок в руках.

— Кому принадлежит этот подарок? — спросил он её.

— Это для тёти моего мужа Бетти. Всего несколько кухонных полотенец и прихваток, которые выбрали дети.

— Значит, его можно легко заменить… а этот я могу взять с собой?

Она понятия не имела, почему он этого хотел, но полагала, что на то была веская причина.

— Конечно. Без проблем.

Горячий Папочка кивнул и сунул подарок под мышку.

— Если вы принесёте мешок для мусора, мы поможем вам убраться. Эти твари не умирают легко, но когда они умирают, они оставляют после себя отвратительное, ужасное месиво.

Двое мужчин молчали, направляясь к месту назначения, которого ни один из них не стремился достичь.

На полпути Джеб задал мучивший его вопрос.

— Что внутри коробки?

Горячий Папочка посмотрел на ярко завёрнутый подарок, который стоял на сиденье между ними.

— Гнездо. Всего семь яиц. Холодные, как камень в русле зимнего ручья, но близкие к сроку, — он посмотрел на мужчину за рулём. — На твоём месте я бы ехал немного быстрее. Я бы не хотел, чтобы эти твари вылупились, пока мы ещё будем здесь.

Через несколько минут они пересекли мост через реку Камберленд и припарковались на обочине дороги. Они сидели и смотрели на вывеску, которая стояла в тридцати ярдах от них. Она была потрёпанная и ржавая, изрешечённая картечью и пулями, но читабельная. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОКРУГ СТРАХ.

Обогреватель грузовика работал на полную мощность, но двое мужчин всё же чувствовали ноющий холод, пронизывающий их до мозга костей.

— Тебе придётся взять его, — сказал ему Джеб. — Я пообещал себе много лет назад, что никогда больше не переступлю эту черту, и сейчас не собираюсь менять своё решение.

Горячий Папочка вздохнул. Он посмотрел на коробку, потом на густой лес за дорожным знаком.

— Ты знал мою бабушку, не так ли?

Джеб тепло улыбнулся.

— Местная целительница.

Чёрный человек кивнул.

— Она научила меня всему, что я знаю… в Райской Лощине, прямо посреди этого злого, безбожного места. Сказала, что должен быть кто-то, кто займёт её место… кто-то, кто выстоит против этого проклятого округа на случай, если зло вырвется за его границы и выльется наружу. Это не та работа, к которой я отношусь легкомысленно. Думаю, именно поэтому я так часто топлю свои страхи в выпивке.

— Мне жаль тебя, — сказал ему пожилой мужчина. — По крайней мере, у меня есть выбор держаться подальше. Ты никогда этого не делал.

Внутри рождественского подарка что-то шевельнулось.

— Думаю, мне лучше отнести их домой, — сказал он.

Горячий Папочка взял коробку и вышел из грузовика.

Погода снова начала кружить. Снежинки падали с серого неба над головой. Он добрался до знака, присел и положил подарок у его основания.

Он не мог не улыбнуться презрительной улыбкой, глядя на раскинувшуюся перед ним пустыню.

— С Рождеством! — громко позвал он.

Горячий Папочка чувствовал на себе презрительные взгляды, полные яда и ненависти, из тёмных столбов деревьев и густой чащи, лежавшей между ними.

Они знали, кем он был… знали его способности и ущерб, который он мог нанести им и тёмному царству, которое они называли домом.

Когда он повернулся и направился обратно к грузовику, он услышал позади себя хруст рвущейся обёрточной бумаги.

Не колеблясь, он ускорил шаг и пошёл немного быстрее.

ИЗГНАНИЕ ПАПЫ

— Придёт ли папа домой на Рождество? — спрашивает Стефани, её лицо с надеждой выглядывает из уютной безопасности её подушек, одеял и плюшевых мягких игрушек.

— Боюсь, что нет, — говорит мать.

Она наклоняется и убирает выбившийся локон со лба дочери.

— Неужели он больше никогда, никогда не вернётся домой?

Мать качает головой.

— Нет, дорогая. Больше никогда.

Стефани начинает спрашивать, почему, но затемнение света обрывает этот простой вопрос.

— Сладких снов, моя дорогая, и счастливого Рождества, — шепчет мать и оставляет её с поцелуем.

Ветер начинает завывать, предвещая приближение зимнего шквала, пока мать идёт по тёмным коридорам старого дома. Вопрос дочери вызывает у неё тонкую улыбку, и она останавливается у окна гостиной. Роща хурмы теснится у северной стены. Скелеты-часовые стоят высокие и мрачные, словно всегда наблюдая.

Нет, больше никогда. Не её дорогой, полуслепой муж. Никогда больше не будет его пьяного голоса раздаваться в их мирном доме, вызывая страх и ужас, и не будет плотских ударов гнева. И его усатое лицо никогда не будет смотреть с ненавистью через обеденный стол, один глаз бледный, другой бесстрастный, искусственный.

«Никогда больше ты не будешь править нами, — сказала она ему в ту ужасную рождественскую ночь год назад… ночь, пронизанную болью и вонючим спиртным. — Никогда больше ты не найдёшь утешения ни перед теплом очага, ни в складках нашего брачного ложа. Никогда больше ты не будешь наслаждаться ароматом моих духов или нежностью моей кожи».

Она провозгласила все эти вещи, и они сбылись. После той зимней ночи папа больше не наполнял их остроконечную конструкцию своим беспокойным присутствием… больше не затемнял мощёную дорожку своей плетущейся пьяной тенью.

Грядёт буря, мощная и рождённая местью. Тёмные тучи кипят над головой, надвигаясь, поглощая землю своим угрюмым недовольством. Снег падает сначала мягко, затем кружится, увеличиваясь как в плотности, так и в интенсивности. Рядом с домом танцует роща, покачиваясь взад и вперёд, деревья оживляются.

Среди ярости метели что-то подмигивает, отражая свет свечей гостиной рождественской ёлки. Затем, когда яростный и ледяной порыв пронёсся по роще, оно падает одинокой градиной, подпрыгивает, катится по заснеженному ковру ночи.

Рождественское утро царит безраздельно.

Маленькая Стефания, закутанная и согретая от холода, идёт по заснеженной тропинке через сад матери, толкая детскую коляску, которую Святой Николай оставил возле рождественского дерева прошлой ночью. Под розовым одеялом прижимается фарфоровая кукла с золотыми волосами, погружённая в фарфоровые сны.

Когда Стефани покидает сад и направляется в рощу хурмы, она восхищается зимней страной чудес перед ней — снегом, таким же чистым и белым, как мука для выпечки матери, хрустальными клыками сосулек, свисающих