— Да что ты трындишь такое? Это на мне-то креста нет? Кто жопы ваши партизанские от ленточников прикрывает?! Кто, бля, от эпидемий тут дохнет, пока вы там бульбу со шкварками жрете?! Да ты, сучка, знаешь, что у нас в том году половина детей от кровянки вымерла?! Да ты знаешь, что урожай наш на поверхности ползуны сожрали?! «Жируем!» У тебя, заразы недоделанной, дети есть? Так вот знай: у меня было — трое, осталась одна дочурка и та в лазарете лежит, от цинги и рахита доходит. А ты мне тут укоры вставляешь! И эти, что с тобой невесть откуда приперлись, тебе поддакивают и думают, как станцию нашу бедную в своих целях использовать!

Купчиха сделала шаг вперед и уже было открыла рот, чтобы отбрить побольнее и выложить новые аргументы, но Светлана, опустив руку ей на плечо, обратилась к Голове со словами, которые Дехтеру показались знакомыми:

— Атаман! Сообщество партизан с уважением относится к вашей миссии. Вашу роль в сохранении стабильности Муоса трудно переоценить. Но сегодня мы сюда пришли не с обычным торговым обозом. Впервые за много лет мы узнали, что на Земле существуют островки цивилизации помимо Минского метро, и у всех членов Конвенции появилась надежда на будущее. Отряд из Московского метро проделал опасный путь, чтобы помочь нам справиться с нашими врагами. Мы должны дойти до Центра. Самый короткий и разумный путь — через вашу станцию. Конечно, мы можем пойти боковыми туннелями, но шансов добраться в Центр у нас будет меньше, и вам это облегчения не принесет. В качестве компенсации за формальное нарушение Конвенции мы просим вас принять тройную плату.

При этих словах Купчиха встрепенулась и явно собиралась что-то возразить, но Светлана крепко сжала ей руку, напряженно всматриваясь в своего собеседника за решеткой. Она волновалась, хотя старалась этого не показать — глаза ее стали совсем светлыми, а на бледных щеках выступил румянец.

Атаман Нейтральной некоторое время стоял молча, потом подошел к краю бруствера, спустился по металлической лестнице и крикнул:

— Освободить проход!

Нейтралы начали спускаться и выходить из-за дрезины — их было человек двенадцать. Дрезину надо было откатить в глубь станции. Атаман обратился к гостям:

— А вы че стоите, как на поминках? Налегай!

Всей толпой, хватаясь за металлические штыри и выдвижные поручни, начали толкать тяжелую бронедрезину. Это было непросто. Броня была не тоньше пятнадцати сантиметров. Оказалось, недалеко от места стоянки дрезины выдолблен в породе специальный боковой туннель. Дрезину отвели по уложенной в этот аппендикс ветке, освободив проход. Купчиха, опомнившись, громким злобным шепотом спросила у Светланы:

— Ты сдурела, девка? Трехкратную пошлину? Да это ж треть того, что мы везем!

— Если мы пойдем боковыми ходами, то вряд ли донесем даже свои задницы.

Купчиха что-то недовольно пробубнила, но постепенно остыла.

Когда грузовые дрезины партизан миновали пост, бронедрезину выкатили обратно.

Купчиха, обернувшись, насмешливо крикнула Голове:

— Бувай, дружок!

— И тебе того же, Купчиха. Не забывайте, что обещали насчет тройной платы.

Вошли на Нейтральную. Станция представляла собой полуразрушенный подземный форт. Когда-то она называлась Купаловской и служила ареной для выяснения отношений между Востоком, Партизанами, Центром и Америкой. Станция переходила из рук в руки, и каждая новая власть пыталась сделать из нее неприступную крепость. После подписания Конвенции между враждующими Купаловскую переименовали в Нейтральную. По условиям Конвенции она не принадлежала ни одной из сторон и являлась буферной зоной, предотвращающей стычки и войны между частями Муоса. Вскоре у членов Конвенции появились общие враги — змеи, диггеры и ленточники, отодвинувшие былые противоречия на задний план.

Народ здесь жил пестрый. Тут обитали выходцы со всех станций подземки, а также из бункеров и дальних поселений. Они объединялись в кланы, по-прежнему делясь на американцев, партизан, центровиков и поселенцев, и особой симпатии друг к другу не испытывали. Но перед внешним миром они называли себя нейтралами и гордились этим. Знаменем станции являлся кусок серого полотна, а кроме того каждый нейтрал носил на рукаве серую повязку. Серый цвет — ни белый и ни черный — знак нейтралитета.

В соответствии с Конвенцией, всякий, кому удавалось достичь Нейтральной, становился гражданином этой станции. Но возврат на родину беженцам был заказан. Поэтому на станции собрались, главным образом, изгои: мутанты, преступники, повстанцы со всех уголков Муоса.

Здесь разводили кур и свиней, которых кормили слизнями. Слизней, в свою очередь, собирали в туннелях, а также в норах, прорытых змеями. Ежедневно группы людей уходили для сбора слизней, рискуя встретиться со змеями или диггерами — и далеко не каждый день они возвращались в полном составе. Но станция жила, выполняя свою задачу.

Радист молча шагал неподалеку от Светланы, изредка отрывая глаза от своих грязных сапог. Лихорадка боя и пережитое волнение сменились тупым безразличием, он просто подчинялся общему ритму.

Вход на станцию закрывали тяжелые ржавые ворота с тремя рядами бойниц. Чтобы развести их, потребовались усилия чуть ли не десятка человек. Картина, открывшаяся взору, напомнила Радисту термитники, виденные в одной из книжек, которые он листал в детстве. Сотни дотов с амбразурами вместо окон громоздились друг над другом, уходя под самый потолок. Доты, наверное, были построены в разное время и по разным технологиям: из кирпича, бетона, глины и еще какого-то неведомого материала. Главным образом они служили жильем, но при набегах врагов каждый такой дом становился крепостью. К дотам вели шаткие лестницы, которые, в случае необходимости, легко убирались. Следы былых боев были видны повсюду: как минимум два мощных взрыва в свое время разрушили часть строений.

С Нейтральной шел туннельный переход к станции Октябрьская — Московской линии Минского метро. Имелся еще один переход — через общий для двух станций вестибюль. Кроме того с разных сторон сюда подходили норы, которые также нужно было охранять. Одним словом, жизнь на Нейтральной была очень неспокойной, и ее жители находились в постоянной боевой готовности. Может, поэтому они были так недоверчивы и агрессивны.

Партизан и уновцев встретили недружелюбно. Видимо, так здесь принимали всех чужаков.

Лекарь и другие бойцы занялись ранеными. Радист вызвался помочь. Ему хотелось как-то искупить свое трусливое бездействие в бою и отвлечься от гадких, не оставлявших его мыслей. Раненых перенесли в лазарет — большую пещеру, вырытую в твердой породе одной из стен станции. Раненых и больных здесь не жаловали.

Медицинским обслуживанием населения станции в триста человек занимался один врач по кличке Мясник, сбежавший от властей Центра. Его история заслуживает отдельного рассказа. Настоящее имя его было Виктор. В клинике Центра он был самым искусным хирургом и делал сложные операции. Но, как часто случается, талант у него сочетался с пороками. Мясник любил роскошь и оперировал небескорыстно. Собственно, на здоровье и ощущения своих пациентов ему было плевать — его интересовала только плата за их лечение. Готовясь к очередной операции, врач тренировался на трупах трагически погибших граждан Центра. Но иногда ему был нужен «живой материал» — и несколько раз перед оперированием высших чиновников Центра Мяснику разрешали использовать мутантов, которые в Центре не имели никаких прав. Но движимому неуемной гордыней и жаждой наживы эскулапу этого было мало.