— А вы не думаете, что я вовсе не хочу этого кувыркания на сеновале? Или считает, что, если я незаконнорожденная, то мне одна дорога — в доступные женщины? Как вы похожи на моего отца! Тому тоже не было дела до чувств моей матери! Ему плевать было, что она любила другого и уже была назначена свадьба! Он просто взял то, что захотел! И тут же после этого про нее забыл!

Виконт невольно поинтересовался:

— А как же он узнал про вас?

— Ему сообщил падре Шарни. Он просто заставил маркиза позаботиться и обо мне, и о моей матери, потому что отец выгнал ее из дома, а жених отрекся. А ведь она была ни в чем не виновата! После этого моя мать недолго прожила на этом жестоком свете, она умерла, когда мне было три года. Но и за это время она вдоволь настрадалась от недоброжелательства собственной родни. А ведь она была доброй, богобоязненной женщиной!

Ее голос измученно затих, и де Мариньи, воспользовавшись этим, оказался рядом и схватил ее за локти. Не вырываясь, она гневно посмотрела в его лицо.

— Вы похотливая свинья! Я вас презираю! Все дворяне такие же свиньи, как и вы! Вас мало вешать! Вас надо распинать на всех дорогах, как вы делаете со всеми теми жалкими бродягами, которые виноваты только в том, что не могут заработать себе на пропитание и вынуждены грабить! Вы ничуть их не лучше!

Услышав подобные речи от скромной девушки, виконт изумился.

— Да ты просто бунтарка! Не боишься, что я выдам тебя королевскому прокурору?

Она презрительно усмехнулась прямо в его недоуменное лицо.

— Этому я ничуть не удивлюсь! Дворяне во Франции давным-давно стали жалким сбродом, которому не понятно, что такое честь и достоинство. Единственное, что они могут — обжираться и прелюбодействовать!

Ее глаза сверкали таким неистовым сине-фиолетовым светом, что виконт невольно залюбовался этой прекрасной фурией. В довершение своей страстной речи она с размаху залепила ему звучную пощечину и, вырвавшись, отскочила к небольшому буфету в углу комнаты.

— Убирайтесь отсюда!

И в доказательство серьезности этого требования в него полетел небольшой, но увесистый книжный томик. Поймав его на лету, де Мариньи машинально прочел его название. Это были басни Лафонтена. Не успев удивиться, он с трудом увернулся от летевшего в него еще одного тома, затем еще одного. Но когда в руках метальщицы появился тяжеленный том библии с украшенными черненым серебром углами, виконт решил не искушать судьбу и выскочил за дверь.

Услышав, как Николь тут же подперла ее креслом, прошел по небольшому коридору к себе, не понимая, что же он сделал не так. Все знакомые ему женщины сами вешались ему на шею, почему же эта повела себя так странно? Потрогав щеки, он понял, что они горят.

Но не от оплеухи, которую он, как ни странно, воспринял довольно спокойно, видимо, признавая ее справедливость, а от стыда. Ему было стыдно. Так стыдно, как еще никогда в жизни. Неужели он и впрямь похотливая гнусная свинья, как ему заявила эта бешеная девица? Он воспротивился этому определению, с негодованием обозвав ее буйнопомешанной.

Оставшись в одиночестве, принялся ходить по комнате, не в силах справиться с овладевшим всем телом вожделением. Он пламенел от гнева, стыда и тяжкого желания. У него даже мелькнула мысль пойти за облегчением к Марселле, но он ее тут же отбросил. После этого Николь для него будет навсегда потеряна.

Потеряна? Но для чего еще ему эта девица, нежели не для постели? Ничего более серьезного у нее с ним быть не может. Он аристократ, его предки восходят к тринадцатому веку, а она всего-навсего незаконнорожденная!

Даже если бы и захотел, он просто не сможет предложить ей ничего более серьезного, чем небольшая интрижка. Но тут же всё в его душе воспротивилось, и он с беспощадной ясностью понял, что влюбился. Вначале виконта напугала сила непривычной для него страсти, но под утро он сдался в плен этому пламенному, ни с чем ни сравнимому чувству.

Ему отчаянно захотелось защитить ее, чтобы никто, даже король, не смел ее больше обидеть. Перед глазами то и дело всплывало ее нежное грустное лицо, и он жаждал увидеть на ее губах ласковую и благодарную улыбку, обращенную лишь к нему одному.

Принялся обдумывать неприятное положение, в которое нежданно-негаданно угодил. Жениться на ублюдке он не может, это однозначно. Но если свою дочь официально признает маркиз д'Артуа, а король издаст вердикт о причислении ее к дворянству? Пусть и в этом случае его родня будет крайне недовольна, но всё-таки это будет не так кошмарно.

Подойдя к медному тазу с водой, приготовленной для умывания, ополоснул лицо и взглянул в висящее над ним небольшое зеркало. На него смотрел мрачный, решившийся на кардинальные изменения в своей жизни человек.

Одевшись в вычищенный походный камзол, де Мариньи вышел в комнату, где вчера подавали обед.

На завтрак Николь не пришла. После небрежного вопроса, где хозяйка, Жильбер, косясь на него недобрым глазом, неохотно ответил:

— В саду.

Неспешно позавтракав, будто и не кипела у него кровь от нетерпения, виконт пошел в сад. Как он и предполагал, Николь, одетая всё в ту же грубую накидку, орудовала неподъемными садовыми ножницами. Он неслышно подошел к ней почти вплотную, и девушка вздрогнула от неожиданности, когда де Мариньи окликнул ее по имени и поклонился.

Гордо выпрямившись и сощурив глаза до узких недоверчивых щелочек, она, не отвечая на приветствие, ждала продолжения. Такая красивая, одинокая и печальная. У него томительно защемило сердце. Чуть откашлявшись от охватившего всё его существо сожаления, он, уставясь в землю, виновато вымолвил:

— Извините меня, Николь. Я был не прав.

Она небрежно взмахнула рукой, отметая его извинения.

— Зачем вы оправдываетесь? Это же ваше обычное поведение. Как у Цезаря — пришел, увидел, победил. Не так ли?

Де Мариньи почувствовал, как на щеках зажглись багровые пятна. Ему и в самом деле было стыдно. Ему очень хотелось подойти к ней еще ближе и заглянуть в глаза, но он не посмел. Понизив голос, чтобы она поняла, что это вовсе не шутка, тихо спросил:

— Николь, а что бы вы ответили, если бы я попросил вашей руки у вашего отца?

Она в немом изумлении посмотрела на него. На одно-единственное мгновенье в ее глазах вспыхнула радость, но тут же померкла. Прикусив губу, горестно ответила:

— На таких, как я, не женятся. Ни дворяне, ни крестьяне.

Он раздумчиво опроверг ее слова:

— Это не так. Я знаю несколько случаев.

Мрачно усмехнувшись, она снова повернулась к кусту и яростно, будто от этого зависела вся ее дальнейшая жизнь, попыталась отсечь неудобными садовыми ножницами одревеневший от времени толстый корявый побег. Ножницы соскользнули, и рука девушки наткнулась на острый шип. Показалась кровь, и Николь негромко вскликнула. Почему-то сильно испугавшись при виде крови, — ее крови, — де Мариньи сердито воскликнул: