отцом еще до смерти мамы. Одеяла, которые Шекиба свернула длинными валиками и положила на кровати, где раньше спали ее родные, чтобы казалось, будто они всё еще с ней, тоже исчезли.

«Хотела бы я знать, что за хищник побывал в нашем доме?» — подумала Шекиба, но тут же отогнала эту мысль. Сейчас не время думать о таких вещах. Она пришла за другим. Книги отца по-прежнему стояли на узкой полке, которую он приколотил возле своей кровати. Похоже, к ним никто не прикасался. Шекиба мельком взглянула в окно, почти уверенная, что сейчас увидит своих разгневанных дядей, бегущих к ней через поле.

Шекиба смахнула навернувшиеся на глаза слезы и подошла к полке с книгами. Сначала она рассеянно пробежала пальцами по пыльным корешкам.

«Вот он!»

Пальцы Шекибы наткнулись на завернутый в материю том. Шекиба потянула книгу на себя, она выскользнула и плюхнулась ей в руки. Шекиба спрыгнула с маленькой скамеечки, которую подставила, чтобы дотянуться до полки, и опустилась на край отцовской кровати. Коран был завернут в кусок темно-зеленого шелка, расшитого узором из серебряных нитей. Это был мамин свадебный дисмол.[26] Шекиба смахнула пыль с ткани, поцеловала Священную Книгу и приложила ее сначала к левому, затем к правому глазу, сделав все в точности, как учили ее родители.

«Мама-джан, почему мы держим Коран так высоко на полке? До него же трудно дотянуться! — Потому, дочка, что нет ничего выше Корана. Таким образом мы показываем наше уважение к Аллаху».

Шекиба аккуратно развернула книгу и открыла ее на первой странице.

Тариг. Мунис. Шекиба. Акила.

Имена были выведены карандашом на внутренней стороне обложки. Возле каждого имени папа-джан написал дату рождения каждого из своих детей.

Шекиба полистала книгу. Уголки страниц были затертыми и хрупкими. Книга открылась на тридцать второй суре. Шекиба узнала стихи, которые папа-джан часто цитировал. Она будто бы снова услышала его голос:

— Те, кто верил в Аллаха и делал добро,

Будут в райских садах, где рек серебро.[27]

Бумага сама выпала ей в руки. Пожелтевший листок. Подписи в конце расположены в два столбца. Шекиба узнала имя дедушки. Это был договор о передаче земли в собственность Исмаилу Бардари!

Шекибе хотелось кричать от радости — она нашла то, что искала! Шекиба аккуратно положила документ обратно между страницами Корана. Пора было возвращаться, пока в большом доме не заметили ее отсутствие. Она обернула книгу маминым дисмолом и надежно спрятала ее под рубашкой.

«Аллах простит мне мою дерзость», — подумала Шекиба.

Выходя за калитку, она заметила вдалеке дядю Шираза. Он стоял на заднем дворе, пристально наблюдая за ней.

«Лентяй, — усмехнулась про себя Шекиба, — остальные давным-давно прибежали бы за мной».

— Что ты там делала? — спросил Шираз, когда племянница вошла во двор.

— Молилась. — Шекиба проскользнула мимо дяди и направилась в гостиную, надеясь, что Азизулла вволю наговорился с ее родственниками и готов идти домой.

— Нам пора, мы и так отняли у вас слишком много времени, — сказал Азизулла, допивая свой чай.

— Время, проведенное в твоем обществе, — благословенное время. — Произнося свою изысканную фразу, дядя Залим с подозрением поглядывал на стоящую в дверях Шекибу.

Фаяз, не обладавший красноречием брата, согласно кивал головой на каждое его слово.

— Передай наши наилучшие пожелания своей семье, — все же решился добавить он.

— Надеюсь, в следующую пятницу увидимся в мечети.

— Конечно!

— Обязательно!

Шекиба последовала во двор вслед за Азизуллой, а затем на улицу, чувствуя, как дяди сверлят ее взглядами.

«Молодцы, держались как ни в чем не бывало», — мысленно похвалила их Шекиба, понимая, что родственники недоумевают: что же заставило племянницу вернуться в ненавистный дом?

Глава 14

РАХИМА

— Конечно, он ударил ее снова! Зачем ты вообще сказала ему? Как будто не знаешь, какой он! — Шахла развешивала белье во дворе, то и дело поглядывая на малышку Ситару, которая чертила острым камушком круги на земле.

— Я не думала, что так получится… Мне просто… Я только хотела…

— В следующий раздумай хорошенько, прежде чем что-то говорить. Сегодня утром она едва могла двигаться. Одному Аллаху известно, что он с ней сделал.

Я прикусила губу. Вчера, уходя к бабушке, как велел отец, я надеялась, что он больше не тронет маму-джан. Но я ошиблась. Он и так постоянно был на взводе, а уж дай ему повод — превращался в настоящего безумца. Больше всего мне хотелось, чтобы Шахла перестала рассказывать, как отец бил маму-джан. Но я должна была выслушать все до конца. Мне надо было знать, что случилось после моего ухода.

— Ты даже не подумала о нас. — Шахла уперла руки в бока и хмуро уставилась на меня. — Ты так увлеклась ролью мальчика, что, видать, забыла, что такое быть девочкой. А теперь из-за тебя должны страдать все мы.

— Вы-то тут при чем? Он злился на маму-джан. Вас это не касается.

На глазах у Шахлы навернулись слезы.

— Да, думаешь, нас не касается? Считаешь, что он побил маму-джан, и на этом все закончилось?

— Ты о чем?

— Знаешь, как мы теперь называемся? Мы — дохтар-е-джаван. Мы теперь взрослые девушки. Все. Я, Парвин. И ты, Рахим. Даже ты.

Шахла страшно разозлилась. Никогда прежде я не видела сестру такой сердитой. И такой расстроенной. Малышка Ситара перестала возиться в пыли и подняла голову. Чувствуя повисшее в воздухе напряжение, она настороженно поглядывала на нас.

— Он бил ее. Мы с Парвин боялись смотреть, но слышали, как мама-джан упала. Потом он орал и орал. Говорил, что она не только плохая жена, но и матерью оказалась никудышной. Мама-джан пыталась успокоить его. Но ты же знаешь, если он завелся… А потом она сказала ему одну вещь, и он моментально затих.

— Что она ему сказала? — быстро спросила я.

— Что ей нелегко с нами теперь, когда мы стали дохтар-е-джаван. И он тут же перестал кричать и принялся вышагивать по кухне — туда-сюда — и бормотать, что у него в доме полно взрослых девушек и что это неправильно.

— Что неправильно? — не поняла я.

— Ты что, никогда не слышала? Люди говорят, что нехорошо держать в отцовском доме дочерей, когда они становятся дохтар-е-джаван.

— И что полагается делать? — спросила я, предчувствуя, что ничего утешительного в ответ не услышу.

— А ты как думаешь? Их полагается выдавать замуж. Вот что он задумал! И все потому, что тебе взбрело в голову пожаловаться, как тебя, бедняжку, обделили, еды не оставили. Неужели ты всерьез думала,