на бал, почетным гостем которого была королева. «Нет, я очень рада, что фотографировать будешь ты, – сказала Елизавета восхищенному фотографу, – но к тому времени, когда мы перейдем к фотографиям, у нас будут вот такие мешки под глазами [показывает на середину щеки], корона сползет вот сюда [на глаза], а в карете все помнется, и я выйду оттуда вот такой [выпячивает живот]. Там ведь столько всего: юбка, мантии, шлейфы…»

«Ну, кажется, все… Получил большое удовольствие от работы. Принц Чарльз и принцесса Анна пришли в страшное возбуждение и ни на миг не оставались в покое», – записал он в своем дневнике.

Апофеоз вечера наступил, когда Битон встретился с королевой-матерью и воспользовался возможностью, чтобы ее поблагодарить: «Я уверен, что этот «переворот» в отношении ко мне был совершен при вашей помощи». Королева ничего на это не сказала, но «понимающе рассмеялась», записал он, и торжественно «подняла палец высоко вверх».

Сесил Битон с помощниками и осветителями за работой в Букингемском дворце. Для съемок королевы Елизаветы II фотограф изготовил декорацию с крупным планом затемненных сводов часовни Богоматери в Вестминстерском аббатстве.

Обдумывая переживания королевы о том, что у нее будут мешки под глазами после долгого утра в аббатстве и проезда днем по центральному Лондону в ужасающе неудобной Золотой парадной карете, Битон понял, что фотосессию нужно тщательно спланировать. Стремясь как можно меньше беспокоить свою исключительно важную натурщицу, он первым делом изготовил две монументальные декорации (Битон назвал их фонами), которые позволили бы воссоздать в Букингемском дворце часть интерьера Вестминстерского аббатства, причем сделать это в отчасти реалистической, а отчасти сказочной манере.

На первой декорации были изображены балки эффектного сводчатого потолка часовни Богоматери Вестминстерского аббатства. (Снова дымка восхищения, о которой писала Елизавета?) Вторая была изготовлена на основе гравюры викторианских времен и представляла собой вид на башни аббатства со стороны реки.

Идея Битона состояла в том, чтобы, перемещая эти подсвеченные холсты, создавать разные конфигурации, не беспокоя натурщицу. Вся «сцена», обрамленная шторами с пышными узорами, была сооружена в углу Зеленой гостиной. 1 июня, за день до церемонии, Битон приехал в Зеленую гостиную, где вместе со своим другом Патриком Мэтьюзом, директором Vogue Studios, и его командой техников и электриков развернул полноценную фотостудию. Они привезли с собой штативы и стремянки, горы запасных предохранителей, пленок и лампочек, разложили по всему полу извивающиеся кабели. «С такой подготовкой, – позднее писал Битон, – здесь вполне можно было организовать съемки массовых сцен для ранних фильмов [великого американского кинорежиссера] Сесила Демилля». Для оформления декораций Битон из своего дома в Уилтшире привез цветы – розы, гладиолусы и клематисы. Приехала на съемки и его сестра, работа которой заключалась в том, чтобы «выпрямлять шлейфы», особенно шлейф самой королевы. Он был таким длинным и тяжелым, что на самой церемонии за ним следили шесть молодых фрейлин. Фрейлины были отобраны из самых знатных аристократических семей страны, в том числе Лестеров, Лондондерри и Мальборо.

Пока техники выполняли свою работу, оставшийся без дела Битон пошел бродить по лабиринту дворцовых коридоров и обнаружил, что в одном из залов идет завтрак для прибывших на коронацию премьер-министров стран Британского Содружества и их жен – меховые палантины и сумочки были оставлены на позолоченных креслах в коридоре. Заглянув в приоткрытую дверь, фотограф увидел сердитого Черчилля, «широко расставившего ноги», а рядом с ним принцессу Маргарет с ее «ганноверскими» бирюзовыми глазами. Принцесса задумчиво пускала из ноздрей сигаретный дым.

Бесстыдно разглядывая сильных мира сего, Битон почувствовал себя уличным оборванцем. «Bisto kid», – записал он в дневнике, намекая на популярный в свое время рекламный плакат с изображением беспризорника, которого притягивает аромат соуса Bisto. Больше всего его поразило приподнятое настроение молодой королевы, которая хихикала и «совершенно очевидно была воодушевлена тем, что это она, восхитительная, веселая и привлекательная, находится в центре всеобщего внимания. У нее было платье цвета топленых сливок и сумочка к нему в тон… Возбуждение, подпитываемое газетами, нарастало с каждым днем, и это, очевидно, повлияло на ее расположение духа. Казалось, она была вся охвачена ликованием; на ее щеках играл румянец триумфа». Хорошее настроение королевы было верным признаком того, что и завтрашний день пройдет хорошо.

На следующее утро фотограф проснулся в 5 часов, надел визитку, дополнил ее серым цилиндром, взял набор для набросков, сэндвичи и пакет с ячменными леденцами, чтобы поддержать силы. Фотограф был одним из 8 000 гостей, которые должны были прибыть в аббатство и занять свои места вскоре после рассвета. Битону был выделен наблюдательный пункт, расположенный высоко, под самыми стропилами, возле труб большого органа. В то июньское утро было так холодно, что он представлял себе, как поднимается на Эверест вместе с альпинистами из стран Британского Содружества (покорение высочайшей вершины мира накануне коронации обсуждалось во всех утренних газетах).

«Тут было много гравюр на дереве и всевозможных картин, – писал он, глядя на сцену глазами художника-постановщика, – картин коронации первых королей и королев… Во все времена художники имели возможность зарисовывать церемонии коронации… Однако сегодняшнее зрелище превзошло все прежние». Бывший пропагандист отречения стал сентиментальным роялистом. Дневник Битона за июнь 1953 года – это увлекательный спектакль на историческую тему, который он описывает и как завороженный зритель, и как знающий участник постановки. «Церемония, – писал он, – казалась такой же свежей и вдохновляющей, как какая-то великая пьеса или музыкальная композиция, разыгрываемая по спонтанному порыву гениального постановщика. Особый колорит происходящему придавал диковинный фон из высоких каменных сводов, напоминавший серебряный лес».

Фотографа очаровала палитра цветов: «красный, золотой и дымчато-голубой». «Сверкающий золотой ковер стал идеальным фоном для ног в туфлях, которые принадлежали пажам и распорядителям, а также для герольдов в алых, синих и золотых одеждах… Вспыхивали отраженные лучи света, попавшие на блестки на ковре и на драгоценный камень в перстне епископа… Все было здесь живым и новым: это была история, но история сегодняшнего дня и история будущего. Это было что-то пульсирующее и жизненно важное для нас, неотъемлемая часть жизни, в которую мы верим». Глядя сверху на парад знаменитых гостей, Битон обратил внимание на глухую эксцентричную принцессу Алису Баттенбергскую, «мать герцога Эдинбургского, ее пепельно-серый наряд монахини контрастировал с пышными одеяниями других гостей». Но «наиболее эффектно и впечатляюще, – записал он, – выглядела королева, шествовавшая во главе группы фрейлин, которые напоминали белоснежные лилии».

«Ее щеки – сахар и роза; ее волосы туго закручены вокруг викторианской диадемы, так что драгоценные камни оказываются