Буслаев не ответил. Дафна посмотрела на него. Меф полз кдарху. Его узкое тело корчилось на полу, повторяя движения сосульки. Дафнаокликнула его. Мефодий не услышал. Он и дарх встретились в дальнем углукомнаты. Дарх прополз совсем мало. Основной путь проделал Мефодий. Схватил цепьи судорожно натянул на шею. Сосулька коснулась его груди, куснула ее до крови,как ревнивый хорек, и успокоилась.

Меф с трудом сел. Дафну он пока не узнавал. Прошла почтиминута, прежде чем его мутные, обессмысленные глаза обрели ясность.

– Зачем ты его бросил? Ты знал, что будет, да? –спросила Даф.

– Не прикидывайся Мошкиным, – проворчалМеф. – Да, знал. Просто я хотел показать тебе, как я без него могу.

– Ты без него можешь, – заверила его Дафна. –Несмотря ни на что. Я ЗНАЮ.

Меф одарил ее взглядом, в котором на минимум восторгаприходился максимум других чувств. Он подошел к тазу, в котором вода никогда неиссякала, рывком поднял его и вылил себе на голову.

– Я тоже знаю, что должен в это верить, – сказалон.

* * *

Всю ночь Меф вылезал из ямы. Глина скользила, чавкалавлагой, не давала пальцам зацепиться. Дно ямы ухмылялось беззубым ртом АидыМамзелькиной, в котором копошились белые черви.

Чем сильнее Меф старался выбраться, тем больше сползал.Глина крошилась, не желая служить опорой. Яма разрасталась. Наконец огромнымусилием Мефу удалось если не вылезти, то хотя бы не сползать больше. Расставивноги, он уперся коленями в края ямы и застыл, стараясь не глядеть вниз, гдеМамзелькина жадно заглатывала осыпавшуюся землю. Буслаев висел и понимал, чтовсякое движение неминуемо приведет к тому, что он сорвется. Руки слабели, бедратоже, и бесконечно держаться было невозможно.

Портрет Прасковьи, прислоненный к стене, смотрел на Мефазагадочным взглядом. Плоская, сетчатая тень фонаря беспокойно гладила лицо, оживляяего. Полные губы кривились – не определить, сострадательно или насмешливо.

– Даф! – позвал Меф сквозь сон. Позвал без крика,без голоса, одним сердцем.

Портрет сдвинул брови и застыл. Стало заметно, как справа, вверхнем углу, шелушится масляная краска.

– Даф! – снова позвал Мефодий и внезапно ощутил,что она рядом.

Дафна приподняла его голову и положила себе на колени. Не всилах вырваться из змеиных объятий сна, Меф ощущал, как ее легкие пальцыскользят по его скулам, промокают потный лоб, разбирают пряди слипшихся волос…

Боль и страх отступили. Шамкающая пасть Мамзелькинойпоказалась нестрашной и жалкой. Буслаев сумел сделать то, чего ему не удавалосьраньше: рывком проснулся. Дафны рядом не было. Она исчезла в минуту егопробуждения.

Меф взглядом отыскал дарх. Он лежал на груди, и кожа под нимбыла красная, точно ночью он разъедал ее.

Буслаев оделся, вышел в гостиную второго этажа и, заметив,что дверь в комнату Мошкина приоткрыта, зачем-то заглянул к нему. Всякий раз,как он оказывался у Мошкина, Мефодию приходило в голову, что комната Евгеши –это сам Евгеша. Длинная, вытянутая, с одним широко распахнутым удивленнымокном, выходящим на Большую Дмитровку. Мебель, как и везде в жилых комнатахрезиденции, была самая скромная. Кровать, стол, два стула. Разномастностьстульев объяснялась, по предположению Мефа, просто. Самоубийцы редкосговариваются, на какой стул забраться в последнюю минуту. Никакой заботы обобстановке резиденции мрака.

На стенах комнаты Мошкина желтели многочисленныесамоклеящиеся бумажки. Почти все они были бытового свойства, например: «Купитьсвитер» или «Нужен новый шест». Среди напоминалок попадались и чисто мошкинскиеперлы. Скажем, необходимость поиска зонта выражалась фразой: «Найти зонт, да?»

Меф не выдержал и хмыкнул. Евгеша, сидевший за столом спинойк нему, резко повернулся.

– О чем страдаем? – спросил Меф.

– Сказать? – засомневался Мошкин.

– Да скажи уж, не томи, – согласился Меф.

Скажи он: «Сам решай!», Евгеша раскачивался бы до позднеговечера.

– Знаешь, – сказал Евгеша, – когда мы стоялипротив тех троих стражей в Тартаре, я понял, что никогда не смог бы поднятьруки на того, кто так дышит, смотрит. Я скорее позволил бы убить себя, чем убилбы сам…

– Верю и понимаю, – сказал Меф.

Мошкин, приоткрыв рот, в волнении смотрел на него.

– Понимаешь? А ты… смог бы? Что ты почувствовал, когдаубил яроса?

Буслаев на секунду закрыл глаза и честно перемотал назадпленку воспоминаний.

– Да ничего. Я просто захотел, чтобы тряскапрекратилась. Все вышло само собой. А когда он уж лежал мертвый, я испыталчто-то вроде раскаянья. Хотя это просто тварь из Тартара, – сказал он.

Мошкин кивнул.

– Почему-то мне так и показалось. Ну ладно, пошли вниз!

* * *

Спустились они не вовремя. В канцелярии шла уборка. Всякиймужчина знает, что попасть куда-либо во время уборки крайне неприятно. Меф иЕвгеша переглянулись и попытались ретироваться на второй этаж, однако им неудалось смыться незамеченными. Меф мгновенно был рекрутирован Дафной итрудоустроен передвигальщиком мебели, а Евгеша приставлен к Нате в статусенизкоквалифицированной рабочей силы.

Канцелярия убиралась обычно с помощью магии, но все же разачетыре в год Арей заставлял своих сотрудников делать это вручную. «Ничто так невышибает тошнотворный запах суккубов и не снимает прослушку комиссионеров, какбанальная мокрая тряпка», – утверждал он.

И вот сегодня как раз был один из этих четырех дней. Ивсякий раз Меф размышлял, как много такое простое занятие, как уборка, можетсказать о женском характере.

Улита всегда убиралась с таким остервенением, что с нейстрашно было находиться рядом. Если она окунала в ведро тряпку, брызги долеталидо потолка. Если отжимала, то так перекашивала рот, словно ломала шею врагу.Если двигала диван, все замирали, опасаясь, что этим диваном Улита сейчаского-нибудь размажет по стене. И опасались не напрасно – случаи были. Когда жеведьма бралась за пылесос, лучше было вообще удрать из комнаты. Трубу онадержала так, будто ожидала команду «На старт!». Мотор пылесоса метался каккистень, круша все живое. В глазах Улиты пылало фанатическое пламя.

– Теперь я понимаю, почему двести лет назад особополнокровным девушкам каждую весну ставили пиявки. Когда мало сил – плохо, новсе же человек конструктивен. Шлепает потихоньку, делает что-то. Но когда силмного, а девать их некуда, силы бродят, пузырятся и срывают с хозяинакрышу, – шепнул Евгеше Меф.