ему соприродные, любое свойство считает себе соприродным, рав­но как, утратив истинное благо, готов видеть в чем попало истинное свое благо.

369. Низменность человека — вплоть до покорства животным, вплоть до их обожествления.

370. Вторая часть. О том, что чело­веку неверующему не дано познать ни истинного блага, ни справедливости. — Все люди стремятся к счастью — из этого правила нет исключений: способы у всех разные, но цель одна. Го­нятся за ним и те, что добровольно идут на войну, и те, что сидят по домам, — каждый ищет по-своему: только к достижению счастья и направлено всякое усилие человеческой воли. Такова побудительная причина лю­бого поступка любого человека — даже того, кто решил повеситься.

Но при том, что люди испокон веков неустанно до­биваются счастья, ни одному человеку не удалось до­стичь этого, если им не руководила вера в Бога. Все жалуются на свой удел — владыки и подданные, вель­можи и простолюдины, старые и молодые, сильные и немощные, ученые и невежды, здоровые и болящие, чем бы эти люди ни занимались, где бы, когда бы и сколько бы лет ни жили на свете.

Столь длительные, упорные и всегда напрасные ста­рания должны были бы убедить нас в тщетности наших потуг собственными усилиями обрести счастье, но пример нам не наука. Даже в самых сходных случаях непременно сыщется пусть маленькое, но отличие, и оно-то внушает нам надежду, что уж на сей раз мы стараемся не зря. И вот, постоянно недовольные настоящим, обманутые в ожи­даниях, мы идем от несчастья к несчастью и приходим к смерти — вековечному венцу любой жизни.

Но разве это алкание и это бессилие не вопиют о том, что некогда человеку было дано истинное счастье, а теперь на память об этом ему оставлена пустая скор­лупа, которую он пытается заполнить всем, до чего спо­собен дотянуться, и, не находя радости в уже добытом, ищет новой добычи, и все без проку, ибо бесконечную пустоту может заполнить лишь нечто бесконечное и не­изменное, то есть Господь Бог.

В Нем, и только в Нем наше истинное благо, но мы его утратили, и вот, как это ни дико, пытаемся заменить чем попало из существующего в природе: све­тилами, небом, землею, стихиями, растениями, капустой, пореем, животными, насекомыми, быками, змеями, ли­хорадкой, чумой, войной, голодом, пороками, прелюбо­деянием, кровосмешением. И с той поры, как нами утра­чено истинное благо, мы готовы принять за него что угодно, даже самоуничтожение, как ни противно оно и Господу, и разуму, и природе.

Одни ищут счастья в могуществе, другие — в раз­ных диковинах и в науках, третьи — в сладострастии. Кое-кто понял — и эти люди ближе всего подошли к истине, — что столь желанное всеобщее благо не может заключаться в тех ценностях, которые принадлежат ко­му-то одному, ибо, разделенные, не столько радуют вла­дельца принадлежащей ему частью, сколько печалят час­тью отсутствующей. Помянутые люди поняли: истинным благом может быть лишь то, чем владеют все поровну и одновременно, не завидуя друг другу, ибо кто не захочет его утратить, тот никогда не утратит. Утвердив­шись в мысли, что желание счастья соприродно людям, что оно изначально живет и не может не жить в каждом человеке, они пришли к выводу...

Раздел I. ПОИСКИ

1. Философы

371. Ex senatus-consultis et plebiscitis scelera exercentur[44]. Сенека. Подобрать отрывки в этом же роде.

 Nihil tam absurde dici potest quod non dicatur ab aliquo philosophorum[45]. “О предвидении”.

Quibusdam destinatis sententiis consecrati quae non pro-bant coguntur defendere[46]. Цицерон.

Ut omnium rerum sic litteraturum anoque intemperantia laboramus[47]. Сенека.

Id maxime auemque decet, auod est eujusque suum maxime[48]. Сенека.

Hos natura modos primum dedit[49]. “Георгики”,

Paucis opus est litteris ad bonam mentem[50].

Si quando turpe non sit, tamen non est non turpe quum id a multitudine laudetur[51]. Теренций.

Mihi sic usus est, tibi ut opus est facto, fac[52].

372. Rarum est enim ut satis se quisque vereatur[53]. Tot circa unum caput tumultuantes deos[54].

Nibi! turpius quam cognitioni assertionem praecurrere[55]. Цицерон.

Nee me pudet ut istos fateri nescire quid nesciam[56]. Melius non incipient[57].

373. На основе трех людских вожделений расцве­ли три философские секты, и философы только и могут, что следовать одному из этих вожделений.

374. Стоики. — Они утверждают, что удавшееся однажды удается всегда и что если славолюбие помогает иным людям свершить подвиг, значит, на это способны все. Но что под силу больному горячкой, не по плечу здоровому человеку.

Из того, что на свете существуют стойкие христиане, Эпиктет делает вывод, будто стойким христианином мо­жет быть любой.

375. Высшее благо. Спор о высшем благе. — Ut sic contentus temetipso et ex te nascentibus bonis[58]. Они сами себе противоречат, потому что в ка­честве завершения советуют покончить жизнь самоубий­ством. Вот уж поистине счастливая жизнь, от которой спасаются, как от чумы!

376. Советы стоиков так трудноисполнимы и так суетны! Они утверждают, что всякий, не достигший глубин мудрости, глуп и порочен, — одним словом, равняют его с человеком, на два пальца погрузившимся в воду.

377. Философы. — До чего же это разумно — требовать от человека, который и себя-то еще не познал, чтобы он без всякого посредника тут же приобщился Богу! И до чего разумно повторять это тому, кто себя познал!

378. Поиски истинного блага. — Боль­шинство людей ищет блага в богатстве и прочих мирских благах или по меньшей мере в развлечениях. Философы объяснили, какая это все суета, и каждый дал опреде­ление оному благу на свой лад и вкус.

379. Против философов, верующих в Бо­га, но не признающих Иисуса Христа.

Философы. — Они полагают, что один лишь Бог достоин любви и почитания, а сами жаждут и всеобщей любви, и всеобщего почитания, не понимая при этом всей своей порочности. Если они чувствуют в себе до­вольно чувства для любви к Богу и почитания Его, если находят в этом главную свою радость и считают себя исполненными добра, — что ж, в добрый час! Но если нет в них и тени помянутых чувств, если единственная их цель — снискать всеобщее уважение, если в качестве единственной своей добродетели могут похвалиться лишь тем, что отнюдь не навязывают, а старательно внуша­ют людям, будто возлюбившие