Дай они себе труд, серьезно задуматься над этим, то не могли бы не понять — их поведение вызовет такую неприязнь, оно так противно здравому смыслу, так не­совместимо с порядочностью и со всех точек зрения так далеко от цели их стремлений, то есть светской изыс­канности, что скорее оттолкнет, нежели растлит даже тех, кто уже готов был стать на их сторону. И дейст­вительно, в ответ на вашу просьбу рассказать, какие чувства и доводы побудили их усомниться в истинности христианской веры, они наговорят вам столько жалкого и низменного вздора, что вы лишь утвердитесь в убеждениях прямо противоположных. Именно это и сказал однажды некий их собеседник. “Если и впредь вы будете витийствовать подобным образом, — сказал он, — то, несомненно, обратите меня в истового христианина”. И он был прав, потому что любой придет в ужас, обна­ружив, что столь презренные людишки — его едино­мышленники.

Итак, люди, которые лишь притворяются неверую­щими, были бы глубоко несчастны, если бы им при­шлось, пересилив себя, стать на сторону самых бессты­жих из смертных. Но если в глубине сердца они так страдают от собственной непросветленности, им нет нуж­ды скрывать это чувство: признаться в нем отнюдь не унизительно. Унизительно его не испытывать. Ничто с такой очевидностью не свидетельствует о малоумии, как неспособность понять, до чего несчастен человек, не по­знавший Бога, ничто с такой отчетливостью не говорит о порочности сердца, как безразличие к тому, воистину ли она существует, обещанная нам вечная жизнь, ничто по трусости своей не сравнится с бесшабашным вызовом Богу. Пусть предоставят нечестивые выпады прирож­денным пакостникам, для которых подобные выпады ес­тественны; пусть, если уж не могут стать истинными христианами, по крайней мере остаются порядочными людьми; пусть, наконец, признают, что лишь два рода людей имеют право именоваться разумными: познавшие Бога и всем сердцем готовые Ему служить и не познав­шие, но всем сердцем готовые Его искать.

Ну а люди, живущие не только не ведая Бога, но и не пытаясь Его обрести, — эти люди считают се­бя столь мало достойными даже собственных своих за­бот, — что уж говорить о заботах со стороны окружа­ющих, — и надобно все милосердие презираемой ими христианской веры, дабы не оставлять их во власти овладевшего ими безумия. Напротив того, она вменяет нам в долг, во-первых, относиться к ним до последнего дня их жизни как к существам, способным приять всеозаряющий свет благодати, во-вторых, помнить, что, быть может, близок день, когда они преисполнятся веры более глубокой, нежели наша, а мы впадем в ослепление, подобное их нынешнему, и поэтому нам следует ока­зывать им такую помощь, какую хотели бы получить, окажись мы на их месте, и, наконец, эта вера требует от нас, чтобы мы неустанно просили этих людей сжа­литься над собой и хотя бы сделать попытку обрести душевное просветление. Пусть они уделят чтению этих страниц толику времени, которое столь бесцельно рас­точают на многое другое: как бы ни отвращало их по­добное занятие, они, может статься, найдут здесь хотя бы крупицу полезного и, уж во всяком случае, ничего не потеряют; ну а те, кто будет читать с открытой душой и подлинным желанием постичь истину, те, я надеюсь, увидят ее и склонятся перед неопровержимыми доводами нашего богодухновенного вероисповедания — доводами, которые я излагаю здесь, стараясь сохранить тот порядок...

336. Неужели не довольно того, что в некоем месте свершились чудеса и что Провидение осенило целый народ?

337. Упрекнуть Митона в том, что он и пальцем не пошевелит, когда к нему приблизится Господь.

338. Эти люди бессердечны; с ними никто не станет водить дружбу.

339. Бесчувственность, пренебрегающая всем, что важно для людей, бесчувственность, доведенная до пре­дела и пренебрегающая тем, что людям всего важнее.

340. Чувствительность человека к пустякам и бес­чувственность к самому важному — это ли не признак чудовищной извращенности!

341. Представьте себе, что перед вами скопище лю­дей в оковах, и все они приговорены к смерти, и каждый день кого-нибудь из них убивают на глазах у остальных, и все понимают — им уготована такая же участь, и глядят друг на друга, полные скорби и без проблеска надежды. Вот вам картина условий человеческого суще­ствования.

342. Человек, запертый в тюремной камере и еще не знающий, вынесен ли ему приговор, человек, у которого в запасе один-единственный час, чтобы, узнав, добиться его отмены — часа на это как раз хватит, — неужели же помянутый человек пойдет против собственного естества и, махнув рукой на выяснение, к чему же его все-таки приговорили, засядет за игру в пикет? Точно так же противно естеству, когда человек и т. д. — это знак неумолимо карающей десницы Господней.

Таким образом, доказательства бытия Божия не толь­ко в неутомимом рвении тех, кто ищет Господа, но и в ослеплении тех, кто искать не желает.

343. Fascinatio nugacitatis[40]. — Чтобы страсть не погубила нас, будем вести себя так, словно нам от­пущена всего неделя жизни.

344. Если должно пожертвовать неделей жизни, зна­чит, следует пожертвовать и всей жизнью.

345. Родовые титулы всегда передаются по наслед­ству. Придет ли наследнику в голову сказать: “А уж не подложные ли они?” — и не проверить, так оно или не так?

346. Тюремная камера. — На мой взгляд, лучше не слишком углубляться в утверждения Копер­ника, но что касается этого вопроса!.. Вся наша жизнь зависит от решения — смертна человеческая душа или бессмертна.

347. Бесспорно, что человеческая нравственность це­ликом зависит от решения вопроса, бессмертна душа или нет. Меж тем философы, рассуждая о нравственности, просто его отметают: они ведут долгие споры лишь о том, чем занять отпущенные нам минуты.

Платон, чтобы расположить к христианскому веро­учению.

348. Мало чего стоят философы, обходящие вопрос о бессмертии души. Мало чего стоит та их дилемма, которую излагает Монтень.

349. От преисподней или царства небесного нас от­деляет только наша жизнь, а что на свете более хрупко, чем она!

350. Течение времени. — Как это страшно — чувствовать, что течение времени уносит все, чем мы обладаем!

351. До чего смехотворны наши попытки обрести опору в себе подобных!

Такие же горестно ничтожные, такие же бессильные, они не могут нам помочь; в смертный свой час человек всегда одинок. Значит, и жить ему надобно так, словно он один на свете; но станет ли он тогда возводить себе роскошные палаты и пр.? Нет, он сразу же начнет искать истину,